Новая журналистика и Антология новой журналистики
Шрифт:
После траурной церемонии люди, которые перед объективами телекамер и под вспышками фоторепортеров выносили из церкви гроб, подняли к небу сжатые кулаки, а другой рукой каждый из них поддерживал деревянный ящик, в котором лежало тело Чарли Симпсона. «Мы подняли сжатые кулаки, — рассказывает Райс, — чтобы показать всем, что он был нашим братом. Как бы его теперь ни поливали грязью. Он был одним из нас. Мы сделали это потому, что любили Оутни».
В городе и окрестностях прослышали о том, что друзья Симпсона поднимали к небу кулаки, но сначала это никого не обеспокоило. Но потом Дж. М. Аллен сказал мэру Райну, что, раз так, видно, хиппи собираются еще кого-то убить, мэр Райн поделился своими тревогами с членами городского совета, и скоро весь город гудел,
Через день чрезвычайное положение наконец отменили, но Вин Аллен, Райс Риснер, Гэри Хейл и другие побаивались появляться в городе. Они уехали в парк в миле от Харрисонвилля, но уже через несколько минут их окружили там вооруженные люди.
— Валите отсюда, пока целы, уроды, — сказал им полицейский.
Вин, Райс и их друзья уехали и разбили лагерь в шести милях от города, в очень неудобном месте. «Я боялся, — рассказывает Райс, — что они придут к одному из наших домов, заберут и линчуют, как показывают по телевизору. Мы замерзли и вымокли под дождем, но остались живы».
К пятнице обстановка настолько накалилась, что преподобный В. Т. Неймейер, который читал молитву на похоронах патрульного Марлера, обратился через бюллетень демократов Миссури к землякам: «Пусть все в нашей общине услышат слово Божье. Господь никогда не вознаградит того, кто злом отвечает на зло. Живите в мире со всеми людьми. Возлюбленные братья мои, не дайте мстительным чувствам овладеть вами. Не дайте увлечь себя толпе, охваченной злобой».
Вышедший в этот день бюллетень сообщил в разделе новостей о стрельбе, но без каких-либо подробностей. Знаете, мне не хотелось много писать о Симпсоне, — сказал Дж. В. Браун, редактор, — да и обо всех бедствиях, которые из-за него на нас обрушились. Думаю, люди не захотят ничего о нем читать, а если они не хотят чего-то читать, то я и не буду это печатать». В тот же день Ассоциация прессы Миссури в шестнадцатый раз наградила эту газету за «выдающиеся достижения в журналистике».
Следующий номер вышел с двумя рекламными колонками. Столько рекламы набралось благодаря участию Дж. В. Брауна в прошедших похоронах. Он побеседовал с директорами похоронных бюро и убедил их давать больше рекламы. Появлению новых рекламодателей газета, по злой иронии судьбы, была обязана Чарли Симпсону. Набранное жирным шрифтом, заключенное в черную рамку, объявление гласило:
ДОМ БЕЗ ЖЕНЩИНЫ —
словно тело без души. Бенджамин Франклин мудро заметил, что здание становится уютным, полным тепла домом лишь благодаря прикосновению женской руки. Точно так же мы верим, что директор похоронного бюро — не просто бизнесмен, потому что его первейшая обязанность заключается в том, чтобы служить тем людям, которые в нем нуждаются. И мы не можем не гордиться тем, что помогаем жителям нашего города.
В следующую пятницу, через неделю после трагедии, Дж. М. Аллен обсуждал с одним из своих друзей предполагаемый список будущих жертв хиппи, в котором он, судя по всему, значится под первым номером. «Скорее всего, это ерунда, — сказал Дж. М. Аллен, — и вообще никакого списка нет, но если Господь допустил появление такого списка, то не мешает его авторам знать, что я на войне был пехотинцем».
Еще через несколько дней Лука Скавуццо, владелец бакалейной лавки и член городского совета, участвовал в передаче радио Канзас-Сити и сказал: «Кое-кому у нас уже пора успокоиться». Однако людская молва переиначила его слова. Некоторые горожане решили, что он призывал их уступить хиппи. И в последующие несколько дней больше двадцати человек заявили Луке Скавуццо, что после таких слов ноги их в его лавке не будет.
Пришлось торговцу целую неделю ходить по городу и убеждать всех, что ничего такого он не говорил. «Это ему хороший урок, — заявил Дж. М. Аллен. — Никто из нас не собирается ни „успокаиваться“, ни „уступать“. Что, неужели нам сидеть сложа руки и ждать, когда нас всех перестреляют?»
Спустя
Очередной проклятый торнадо.
Я приехал в Харрисонвилль примерно через две недели после трагедии. И почти сразу увидел Вина Аллена. Он лежал плашмя на ступенях суда, вжавшись лицом в цемент. Парень не шевелился, оставался недвижимым, как одноцентовые монеты на глазах умершего человека. Вин, Райс и их друзья решили, что можно без особого риска вернуться в город. Ироикомическая борьба за площадь продолжалась. Четырех жертв городу было мало.
Я вышел из машины и заглянул в аптеку, чтобы купить пачку «Лакис». Старик за прилавком смотрел в окно на Вина Аллена. Он, видел, как мы вышли из машины, и, должно быть, заприметил номерные знаки Миссури, потому что, когда я вошел, его голос звучал таинственно и доверительно.
— Видите вон того негра? — спросил Ллойд Фостер. — Он уже четыре дня поднимается на те ступеньки и ложится там. Поднимается, оглядывается и вскидывает вверх сжатый кулак, а потом слова ложится лицом вниз. Изображает мертвого. Говорят, он таким образом хочет напомнить о том сумасшедшем хиппи, которые убил наших полицейских.
Я был в галстуке и голубом пиджаке-блейзере и так одевался следующие несколько дней, а для пущего эффекта не выпускал изо рта толстую сигару «Корона-77». Я ходил по самым респектабельным городским барам, угощал народ пивом и тому подобным местным варевом, чтобы завязать разговор. Я зачесал волосы назад и купил пузырек клейкого масла для волос — вдобавок к сигаре, пиджаку и галстуку — и выглядел достаточно респектабельно, чтобы мне вскоре тоже начали покупать пиво. Я представлялся корреспондентом сан-францисского журнала, но забывал сказать, какого именно. Думаю, галстука и напомаженных волос хватало. Как-то, вернувшись вечером в отель и посмотрев в зеркало, я увидел парня, которого где-то встречал, но не мог точно вспомнить где.
Пообщавшись с горожанами, я вернулся в свой мотель, вымыл волосы и сменил облик. Надел джинсы, волосы сбросил на уши, натянул кожаную куртку и вернулся в город. А сигары мне и так надоели до смерти. Я отыскал Вина Аллена и сказал ему, что я из журнала «Роллинг Стоунз» и хочу поговорить о Чарли Симпсоне. Вин Аллен чуть не прослезился от счастья.
— Дружище, — сказал он, — мы просекли, что ты нас пасешь, и думали — ты из ФБР. Да еще эта твоя сигара.
Вечером мы встретились на площади — причем один из моих недавних собеседников, полицейский, заметил меня и смерил недобрым взглядом — и уехали на десять миль из города, в пшеничные поля. Нашли подходящее местечко и разожгли костер. Ночь выдалась холодной и сырой, около 70 градусов по Фаренгейту, а на востоке посверкивали молнии. Нас было человек двенадцать, и мы прихватили с собой восемь или девять бутылок красного вина и дюжину шестибаночных упаковок пива. Еще у нас имелся мешочек хорошей миссурийской травки.
Пламя костра шумело, а из «фольксвагена» Райса Риснера, в котором мы еле уместились, неслись мелодии Дилана, Хендрикса и, черт возьми, Хосе Фелисиано. Собрались лучшие друзья Чарли Симпсона. Мы говорили о хладнокровном убийстве трех ни в чем не повинных человек. Друзья называли его братом, рассказывали, как он любил людей и как боролся за их общее дело.
— Иногда Оутни говорил, что считает насилие единственным способом совершить здесь революцию, — сказал Райс.
— Заметь, — добавил Вин, — раз революция насильственная — то в любой момент кто-то способен меня уделать, поиметь, и можно с ума сойти от такой жизни, и Чарли тоже так думал.