Новая журналистика и Антология новой журналистики
Шрифт:
Служащая отеля за стойкой — дама лет пятидесяти с экстравагантной внешностью — при упоминании Стедмана кивнула, не поднимая глаз от своих бумаг, и сказала низким голосом:
— Можете быть уверены, приехал. — После этого она одарила меня улыбкой. — Да, правда. Мистер Стедман только что отправился на скачки. Он ваш друг?
Я кивнул:
— Мы должны вместе с ним работать, но я даже не знаю, как он выглядит. Теперь, черт возьми, придется искать его на ипподроме.
Женщина хихикнула:
— Вам не составит труда его найти. Его ни с кем не спутаешь.
— Почему? Что в нем такого? Как он выглядит?
— Ну… — она продолжала улыбаться, — это самый респектабельный человек, которого я видела в последнее время. У него такое… э-э… удлиненное лицо. Да и вся голова такая. — Она кивнула. — Вы узнаете его
Господи, неисповедимы пути твои, подумал я. Ситуация с аккредитацией осложнилась. Я как наяву увидел помещение для прессы на ипподроме и замотанного делами, нечесаного, опутанного проводами секретаря, который требует показать ему хоть несколько экземпляров «Сканланс». Что ж… и черт с ним. Всегда можно послать всех подальше и просто поболтаться по городу с большими мольбертами, громко смеясь над местными чуваками и прихлебывая мятный коктейль, так что местные копы скоро сочтут нас за ненормальных. Можно даже подзаработать: установить этюдник с большой надписью: «Зарубежный художник напишет ваш портрет. Цена $10. Не опоздайте!»
Я поспешил на ипподром, причем ехал быстро, виляя змейкой между разными сараями на колесах. В одной руке я держал банку пива, а в голове у меня была такая каша, что, выворачивая направо, я чуть не врезался в полный монахинь «фольксваген». Шансов поймать этого англичанишку до того, как он получит аккредитацию и отвалит, почти не оставалось.
Но Стедман, когда я вошел, все еще торчал в пресс-центре. Он оказался молодым бородачом в твидовом пиджаке и темных очках фирмы «ХАФ». Обычный англичанин, ничего примечательного. Ни прожилок на лице, ни шевелюры, ни бородавок с торчащими из них волосиками. Мой рассказ о том, как его описали в отеле, Стедмана слегка озадачил.
— Ладно, не беспокойся, — сказал я. — Только помни в ближайшие дни, что ты в Луисвилле, штат Кентукки. А не в Лондоне. И даже не в Нью-Йорке. Тут черт-те что творится. Еще хорошо, что какой-нибудь помешанный детектив в отеле не выхватил пистолет и не продырявил тебя. — Я хохотнул, но англичанину явно было не до смеху. — Представь, что ты попал в сумасшедший дом. А если кто-то начнет буянить — мы их живо успокоим «Мейсом». — Я показал ему баллончик «Билли-химика», подавляя в себе желание прыснуть в сторону крысинолицего журналюги в закутке «Ассошиэйтед пресс», с важным видом печатающего на машинке.
Мы стояли в баре, потягивали дармовое виски и на пару радовались нежданной удаче — что получили две аккредитации. Девушка за стойкой кокетливо улыбалась Стедману. Он объяснил мне:
— Я только назвал ей свое имя, и она сразу вся расцвела.
К полудню у нас все было на мази. Мы заняли места напротив финишного створа, телекамер цветного ТВ и рядом с баром для прессы. Вдобавок отсюда можно было попасть в комнаты жокеев. Не удалось только проникнуть в vip-ложи с табличками «F» и «G», а я чувствовал, что надо бы нам туда попасть, чтобы собственными глазами посмотреть на чудачества местных шишек… Губернатор, судя по всему, сидел в ложе «G». Барри Голдуотер [120] наверняка находился в «G», где он мог расслабиться, потягивать коктейли, наслаждаться зрелищем и неповторимой атмосферой дерби.
120
Барри Голдуотер (1909—1998) — политик, консерватор, сторонник применения силы во внешней политике. Во время Второй мировой войны служил в авиации. На президентских выборах 1964 года потерпел жестокое поражение, много лет был сенатором от штата Аризона.
В ложах для привилегированных гостей имелись бар и кафе, а бары на ипподроме во время дерби вообще являют собой нечто. Каждый политик, деляга и красавица, каждая шишка на ровном месте, которая живет в радиусе пятисот миль от Луисвилля, считает своим долгом нализаться на скачках, швырять направо и налево баксы и вообще оттянуться по полной. Нет лучшего места, чтобы наблюдать за местной публикой, чем бар на ипподроме. Никого твои взгляды не шокируют, все сюда затем и пришли, чтобы показать себя
Все-таки маловато мы в этот день сделали, работы на завтра осталось предостаточно. В vip-ложи нас пустили только на полчаса, очевидно, чтобы газетчики успели сфотографировать и взять короткое интервью, но чтобы мелкота вроде меня и Стедмана не торчала там весь день, смущая почтенную публику, да не сперла между делом сумку-другую. Вроде у нас было достаточно времени в ту пятницу, но из-за скачек везде было ни проехать ни пройти. Если требовалось десять минут, чтобы добраться из помещения для прессы до бара, и столько же, чтобы вернуться обратно, то наблюдать за народом уже было некогда. И, в отличие от других газетчиков, мы не орали дикими голосами, глядя на скаковые дорожки. Перед нами выступали другие чудища, и зрелище разворачивалось поинтереснее скачек.
Ближе к вечеру мы вышли на балкон пресс-центра — я хотел запомнить, что происходит сегодня, чтобы сравнить увиденное с картиной завтрашнего дня и все это описать. Я приехал на дерби после десятилетнего перерыва, а раньше, когда жил в Луисвилле, бывал на них каждый год. Теперь, наблюдая за всем из пресс-центра, я увидел травянистый газон, ограниченный скаковыми дорожками.
— Скоро все затопчут, — сказал я, — народу собралось тысяч пятьдесят, и почти все пьяные. Фантастическая картина: тысячи еле стоящих на ногах, кричащих, обнимающихся, лезущих друг на друга и дерущихся разбитыми бутылками из-под виски зрителей. Надо бы отсюда ненадолго выйти, но через это столпотворение не пробраться.
— А там не опасно? Сможем потом вернуться обратно?
— Конечно. Надо только соблюдать осторожность и ни на кого не наступать, а то начнется драка. — Я поежился. — Черт, здесь, на трибунах под нами, скоро будет повеселее, чем на скаковых дорожках. Тысячи пьяным-пьянющих бедолаг, которые все сильнее злятся, теряя все больше и больше денег. К вечеру они будут держать банки с мятным джулепом в обеих руках и блевать на головы другим. Зрители будут стоять плечом к плечу. Никому никуда не выйти. Проходы станут скользкими от блевотины, люди будут скользить, падать и хватать за ноги других, чтобы их не затоптали. Пьяные будут мочиться прямо в очередях к окошкам тотализатора. Начнут ронять деньги и драться, чтобы поднять их первыми.
Стедман посмотрел на меня с таким беспокойством, что я рассмеялся:
— Шучу. Не беспокойся. Как только запахнет жареным, прысну «Мейсом» в первого, кто сунется.
Англичанин сделал несколько хороших набросков, но нужное лицо, которое просилось бы на карандаш, находилось слишком далеко. Раньше я тысячу раз видел на скачках такие лица. У меня перед глазами стояла эта типичная местная шишка — претенциозный пьяница, давно поставивший крест на всех юношеских надеждах, окончательно деградировавшая личность — неизбежный результат межродственных скрещиваний и царящего вокруг бескультурья. Одно из ключевых правил при разведении собак, лошадей или других животных заключается в том, что межродственное скрещивание усиливает отрицательные качества генеалогической ветви так же, как и положительные. Например, при разведении лошадей рискованно спаривать двух резвых, но норовистых скакунов. Их потомство наверняка будет очень быстроногим и бешеным. А хитрость заключается в том, чтобы получить нужные качества и отфильтровать плохие. Но за размножением людей никто так хорошо не присматривает, особенно в замкнутом сообществе Юга, где браки между близкими родственниками не только привычны и приемлемы, но считаются удобными — для родителей, — чтобы их чада не искали себе пары самостоятельно, ведь еще неизвестно, что они там найдут. («Боже, милочка, ты слышала о дочке Смитти? Она совсем с ума сошла. Поехала на прошлой неделе в Бостон и вышла там замуж за негра!»)