Новеллы

Шоу Бернард Джордж

— Ну, уж если ты умудрялся вырезать половину мозга у собаки, не нарушив при этом ее слюноотделения, тебе нечего беспокоиться, — невозмутимо возразила она. — По-моему, африканское колдовство куда действенней, чем твое гаданье на собаках. Одно мое слово, и ты вскарабкался на дерево, как кошка. Ведь ты и сам согласен, что это чудо.

— Сказала бы ты какое-нибудь другое слово и спустила бы меня с дерева в целости и сохранности, ведьма проклятая, — проворчал он.

— И скажу, — промолвила чернокожая девушка. — Посмотри-ка, древесная змея принюхивается к твоему затылку.

В

мгновение ока очкастый оказался на земле. Приземлился он, правда, на спину, но тут же вскочил на ноги и воскликнул:

— Не воображай, что тебе удалось обмануть меня. Я прекрасно понял, что ты придумала змею, чтобы напугать меня.

— И все равно испугался, будто змея взаправдашняя, — сказала чернокожая девушка.

— Ничего подобного! — с негодованием вскричал очкастый. — Нисколько я не испугался!

— Что-то не верится, если судить по тому, как ты с дерева сиганул, — сказала чернокожая девушка.

— Но вот что интересно, — сказал очкастый, быстро овладевший собой, стоило ему очутиться в безопасности. — Это был условный рефлекс. Любопытно, удалось бы мне заставить собаку вскарабкаться на дерево?

— А зачем это нужно? — спросила чернокожая девушка.

— Как зачем? Чтобы научно обосновать данное явление, — ответил он.

— Глупости какие! — сказала чернокожая девушка. — Собаки не могут ладить по деревьям.

— Я тоже не могу, покуда меня но толкнет на это воображаемый крокодил, — сказал профессор. — Как бы мне заставить собаку вообразить себе крокодила?

— Для начала познакомь ее с несколькими живыми, — сказала чернокожая девушка.

— Это обойдется очень дорого, — сказал очкастый, нахмурив брови. — Собаки стоят гроши, если покупать их у профессионалов-собаковоров или подождать дня уплаты собачьего налога, а крокодил станет в копеечку. Надо этот вопрос хорошенько продумать.

— Прежде чем ты уйдешь, — сказала чернокожая девушка, — скажи мне — ты веришь в бога?

— Бог — это никому не нужная и отжившая свой век гипотеза, — сказал очкастый. — Вселенная — всего лишь гигантская система рефлексов, вызываемых разного рода раздражителями. Если, например, я стукну тебя по коленке, у тебя подпрыгнет нога.

— Не советую, а то я тоже могу стукнуть тебя своей дубинкой, — сказала чернокожая девушка.

— В научных целях приходится предупреждать вторичные и, казалось бы, не относящиеся к делу рефлексы вроде этого, путем связывания подопытного индивида, — сказал профессор, — и в то же время эти вторичные рефлексы имеют право на существование, как пример рефлексов, обусловленных ассоциацией идей. Я потратил двадцать пять лет жизни, изучая их воздействие…

— Воздействие на что? — спросила чернокожая девушка.

— На собачью слюну, — ответил очкастый.

— И добавило это тебе ума-разума? — спросила она.

— Разум меня не интересует, — сказал он. — По правде говоря, я не знаю, что это такое, и у меня нет оснований думать, что он вообще существует. Мое дело — познавать явления, до сих пор не познанные. Я делюсь своими открытиями с миром и тем самым делаю ценный вклад в общий котел научных истин.

— А многим ли лучше

станет мир, когда в нем останутся только знания и не останется милосердия? — сказала чернокожая девушка. — Неужели у тебя не хватило мозгов придумать более подходящий способ выяснить то, что тебя интересует?

— Не хватило мозгов? — вскричал очкастый с таким видом, словно не мог поверить своим ушам. — Ты, по всей вероятности, потрясающе невежественна. Разве ты не знаешь, что мужи пауки — это мозг, мозг с головы до пят?

— Расскажи это своей бабушке, — сказала чернокожая девушка, — а мне вот что ответь: ты когда-нибудь задумывался над тем, какое действие оказывают твои опыты на умы и души других людей? Стоит ли терять собственную душу и калечить чужие ради того, чтобы узнать что-то новое о собачьей слюне?

— В твоих словах нет никакого смысла, — сказал очкастый. — Можешь ли ты продемонстрировать существование органа, который ты именуешь душой, на операционном столе или в анатомическом театре? Можешь ли ты воспроизвести процесс, который ты называешь калечением души, в лабораторных условиях?

— Во всяком случае, одним ударом дубинки я могу превратить живое тело, в котором есть душа, в мертвое, и котором ее нет, — сказала чернокожая девушка, — и ты сразу увидишь разницу, да и унюхаешь ее. Когда люди калечат свои души злыми делами, разница тоже бывает заметна очень скоро.

— Я видел, как люди умирают, но я никогда не видел, как они губят свою душу.

— А как люди ведут собачью жизнь, ты видел? — сказала чернокожая девушка. — Тебе и самому ведь иногда не сладко приходилось?

— Передержка! И к тому же с переходом на личности, — высокомерно заявил очкастый. — Я покидаю тебя.

И он пошел своей дорогой, придумывая на ходу, как бы заставить собаку залезть на дерево, дабы научно обосновать тот факт, что сам он смог на таковое вскарабкаться; а чернокожая девушка пошла своей — в обратном от него направлении и в конце концов пришла к горе, на вершине которой высился огромный крест, охраняемый римским воином с копьем. Вопреки всем наставлениям миссионерки, которая черпала в ужасах крестных мук то же странное удовольствие, с каким разбивала сердца, — свое и своих возлюбленных, — чернокожая девушка ненавидела крест и очень сожалела, что Иисус Христос не дожил до глубокой, мудрой старости и не умер естественной смертью, оберегая своих внучек (воображение всегда рисовало ей по меньшей мере двадцать многообещающих чернокожих внучек) от эгоизма и произвола родителей. Поэтому она с омерзением отвернулась от креста, и тут на нее кинулся римский воин с копьем наперевес.

— На колени, паршивая арапка! Падай ниц перед орудием и символом римского правосудия, римской законности, римского порядка и римского мира!

Но чернокожая девушка увернулась от копья и с такой силой огрела его по затылку своей дубинкой, что воин упал как подкошенный, да так и остался лежать, не в силах подняться, дрыгая руками и ногами.

— А вот тебе — арапское орудие и символ все тех же прекрасных понятий, — сказала чернокожая девушка, показывая ему свою дубинку. — Что, понравилось?