Новик
Шрифт:
Но попадать к нему надо. Не мытьём, так катаньем. Я чувствовал себя обязанным предупредить государя обо всех возможных проблемах. Вот только здравомыслие твердило мне, что делать это нужно не раньше, чем я войду в доверие. Не то получится, что я доложу, например, о грядущей измене Курбского, царёва любимца, а меня и спросят. Пошто на князя клевещешь, собака? На дыбу его, расскажешь, кто надоумил такие вещи говорить. А на дыбу мне не хотелось. Или про будущую смерть царицы. Все мы в руках Божьих, а ты, значит, колдун, если на судьбу царицы Настасьи ворожить
Вот я и думал, как лучше сделать, чтобы и рыбку съесть, и всё остальное, то есть, остаться живым, здоровым и невредимым. Всё осложнялось ещё и тем, что в датах я откровенно плавал. Позабылось всё за столько лет, а экспертом по русскому Средневековью я никогда себя не считал. То есть, я помнил основные вехи, взятие Казани, Астрахани, Ливонскую войну, опричнину. Но не в таких подробностях, чтобы можно было от чего-то оттолкнуться.
Вскоре за лесом начал подниматься розовый рассвет, и я растолкал дядьку. Утро выдалось зябким, на траве выпала роса, но я всё равно скинул рубаху и сходил до ручья, умылся ледяной водой. Заодно и взбодрился после дежурства.
Дядька выбрался из шалаша, зевая и потягиваясь.
— Ну что, Никит Степаныч, сбираться будем? — спросил он, заранее зная ответ.
— Будем, — спешно натягивая рубаху на мокрое тело, сказал я.
Старуха так и сидела, раскачиваясь из стороны в сторону и напевая что-то заунывное. Похоже, начала догадываться о судьбе своего Ефимки и его друзей.
Время грабить награбленное. Мы вместе начали увязывать добро по мешкам и тюкам и навьючивать на лошадей. Как я и предполагал, до деревни нам придётся идти пешком, а уже потом, когда мы разживёмся транспортом, перегрузим всё на телегу. Бандитского мерина тоже забрали и нагрузили бандитским хабаром.
Сборы вышли удивительно быстрыми. Возможно, потому что всё необходимое собрали ещё вчера. Когда всё было готово к отбытию, я подошёл к старухе, которая сидела на деревянном чурбачке, теребя подол вытертой шерстяной юбки.
— Матушка! Идём! До деревни! — громко сказал я.
— А Ефимка? — спросила она.
— Да там он ждать будет! — солгал я.
— А как же? — всполошилась она. — Собраться надо!
И убежала в свою хижину.
— Дядька! А казну воровскую ты так и не нашёл? — спросил я.
— Какие ж это воры? Так, тати обыкновенные, — не понял меня Леонтий. — Но казну нет, не нашёл.
— У бабки надо бы поискать, — сказал я. — Сдаётся мне, там казна.
— То-то она меня к себе не пустила… А не брать же грех на душу, — хмыкнул дядька. — Ну, сейчас поглядим.
Старуха собиралась дольше нас, вместе взятых, но всё-таки вышла, переодетая в новенький опашень из красного сукна и большой кокошник, словно собралась не продираться через лес к деревне, а ехать с комфортом на такси.
— Ступайте, я догоню, — сказал дядька.
Мы неторопливо пошли вдоль ручья вниз по течению. Я вёл лошадей в поводу, иногда помогая старухе пробираться через заросли или обходить
— Касатик, а Ефимка-то почему в Марьинку пошёл? — спросила вдруг старуха.
— Не знаю того, матушка, — сказал я.
— Ребят, наверное, проведать, знакомцев старых, — предположила она. — Ну, то дело благое.
Я старался не вступать с ней в диалог, до того мне было неловко. Выручил, как всегда, дядька, бодрой трусцой прискакавший из лагеря с ещё одним мешком на плече.
— Ей Богу, в сыске тебе служить надобно, Никит Степаныч, всё как и говорил ты! — выпалил он, и я расплылся в довольной улыбке.
Казна это хорошо, чужая казна — ещё лучше. Мешок этот он даже не стал закидывать на лошадь, тащил сам, не выпуская из рук ни на минуту.
Ручей журчал слева от нас, петляя где-то в зарослях папоротника, затем он вобрал в себя ещё один ручеёк поменьше, превращаясь в небольшую речку. Ошибиться было нельзя, рано или поздно мы таким макаром выйдем к людям. Люди всегда строятся возле воды, и даже «взлетев на холмы» после нашествия татар, покинув берега рек и переселившись к водоразделам, всё равно тянулись к ним. Пусть даже не деревня, но какой-нибудь рыбачий хуторок или выселки всё равно найдутся.
И всё равно идти пришлось почти до полудня. Не знаю, как старуха перенесла это путешествие, но лично меня этот пеший переход изрядно утомил, особенно когда солнце снова начало припекать.
Ещё и лес, укрывающий нас от палящих лучей, закончился, мы пошли по чьему-то покосу. Значит, скоро и деревня будет, без вариантов.
Но первым мы увидели не крыши деревенских избушек или дым от печей, а пастуха верхом на чахлом крестьянском коне, пасущего стадо коров. Он почему-то, завидев нас, помчался куда-то прочь. Ну а мы отправились за ним.
Марьинка оказалась деревней в семь дворов. Мы вышли к окраине, и я запоздало подумал, что лучше было бы въехать в деревню верхом, для лучшего впечатления, но было уже поздно. К нам навстречу семенил пожилой хромой староста, поглядывая на нас со странной смесью подозрения и удивления. Но шапку перед нами он всё-таки снял.
— Здрав будь, добрый человек, — поздоровался я. — Чья это деревня?
— Боярина Щёкина, деревня Марьинка, — сказал староста, поглядывая на нашу спутницу. — А это, никак, Бобриха старая с вами?
— На татей мы в лесу напоролись, — сказал я. — Восемью татями стало меньше. Логово их разорили, она вот там с ними жила. Забирайте.
— Куда же она нам? — удивился староста.
— Куда хотите, — сказал я. — Нам же телега нужна. За телегу серебром плачу.
У старосты тут же загорелись глаза, серебро обычные крестьяне видели нечасто, всё больше обходясь примитивным бартером. А уж за телегу, которую рукастый плотник на пару с кузнецом могут смастерить за пару дней, и вовсе — нонсенс.