Новогодние неприятности, или Семья напрокат
Шрифт:
Ток мчится по венам. Наши лица слишком близко. Мы слишком близко.
Глава 9.1
Демьян
— Когда-нибудь она пожалеет, что пропустила лучшие годы дочери.
Уверенно высекает Сладкова, а я не могу оторвать взгляда от ее глаз. Два голубых кристалла в обрамлении угольно-черных пушистых ресниц завораживают и гипнотизируют. Проникают в самую душу и неожиданно дарят покой.
Руки у Юли тоже чудесные. Мягкие и нежные, они порхают
— Это все не имеет значения. Мы с Алиской научились жить без нее.
Самую малость лукавлю. Конечно, храню остатки обиды в далеком пыльном ящике, ведь с развода прошло не так много времени, но не хочу портить момент.
Сладкова сейчас такая красивая, домашняя, трогательная, что хочется поставить происходящее на паузу и пригласить художника, чтобы он нарисовал ее портрет.
— Все же малышке нужна мама…
— Нужна.
Киваю, соглашаясь, а сам засматриваюсь на Юлькин приоткрытый рот. Наклоняюсь вперед, сокращая расстояние между нами до считанных миллиметров, чувствую ее горячее дыхание на своих губах и готовлюсь совершить самую большую ошибку.
Поцеловать Сладкову так, чтобы все ее тело покрыли мурашки.
— Демьян, ты чего?
Испуганно шелестит Юля, хватая меня запястья, а я ничего произнести не успеваю, потому что в коридоре слышится топот маленьких ножек. И, спустя пару секунд, на пороге появляется сонная растрепанная Алиска в зеленой пижаме с белыми звездами.
Она по очереди изучает нас со Сладковой, широко зевает и спрашивает, наклонив голову набок.
— Что вы здесь делаете?
— Чай пьем. Хочешь?
Дрожащим голосом выдает Юля и ненароком поправляет съехавший вниз край кофты, оголивший изящное плечо. Я же едва сдерживаю рвущийся наружу смешок и поднимаюсь, чтобы достать третью кружку и налить туда заварки под звонкое детское «хочу».
— Юль, а нам к пятнице надо сдать рисунок новогодний. Поможешь?
— Конечно.
Устроившись у Сладковой на коленях, моя дочь пьет чай и ест мандарины. Без каких-либо усилий перетягивает все ее внимание на себя и светится от счастья. А я невольно гоняю на повторе сказанные Юлькой слова.
Малышке нужна мать. Нужна…
— Поздно уже. Пойдем спать.
Заметив, как Алиска сцеживает зевок в кулак, моя фиктивная невеста убирает ей за ухо выбившуюся прядь и встает вместе с Алиской. Окидывает взглядом неубранный стол, получает мое твердое «я все уберу» и отправляется в дочкину спальню.
Ее вкрадчивые шаги вскоре затихают, с негромким щелчком захлопывается дверь, а я еще долго изучаю свои пальцы и хмурюсь. Поднимаюсь неторопливо, полностью распрощавшись с магией ушедшего момента, и медленно складываю посуду в посудомойку.
К девчонкам не заглядываю. Не желаю их будить. Неуклюже расстилаю постель и раздеваюсь, падая на темно-синие шелковые простыне. Пытаюсь
Нельзя трогать Сладкову.
Алиса слишком сильно к ней привязалась. И, если я оттолкну Юлю своим поведением, я разобью сердце дочери.
Глава 9.2
— Доброе утро.
Сплю некрепко и то и дело выпутываюсь из объятий Морфея, чтобы убедиться, что за окном еще темно. Встаю задолго до будильника — на часах всего шесть утра, и шлепаю босыми ногами на кухню, где уже вовсю хозяйничает Сладкова.
С волосами, собранными в пучок, в теплой пижаме, она сосредоточенно склоняется над кастрюлей, в которой варится манная каша, и не оборачивается. А мне до дрожи в конечностях хочется, чтобы обернулась и взяла под прицел своих небесно-голубых глаз.
— Доброе утро, Демьян.
Роняет тихо, на выдохе и методично помешивает белую массу, чтобы в ней не было комочков. А я опускаю взгляд в пол и отчего-то зависаю на ее маленьких аккуратных ступнях. И щиколотки у нее тоненькие, изящные. Залипательные.
Фетиш какой-то. Дурные думки, неправильные.
— Как спалось?
Пытаюсь отвлечься, переключая внимание на магнитики на холодильнике, и прочесываю шевелюру пятерней. Неловкость испытываю, как сопливый подросток, и рассеянно перекатываюсь с пятки на носок и обратно.
— Нормально.
Не отрываясь от плиты, Юля бросает через плечо, а я понимаю — лукавит. Нет-нет, сонно зевает. Да и делает все медленнее, чем обычно.
— Давай помогу.
Решив чем-то занять руки, шагаю ближе к Сладковой, а она в этот момент выключает печку и разворачивается, едва не утыкаясь носом мне в грудь. Застывает. Вспыхивает мгновенно, как маков цвет, и смешно покусывает нижнюю губу.
Наверное, тоже какие-то соображения в мозгу прокручивает.
— Нарежь хлеб.
Произносит совсем уж сипло, прокашливается и тянется к столешнице, чтобы передать мне доску с ножом. А я терпеливо жду, пока наши пальцы соприкоснутся и меня прошьет разрядом тока.
Пробивает, конечно. Так мощно, что даже пошатываюсь. И никак не могу объяснить подобные реакции собственного тела.
— Хорошо.
Мотнув башкой, я увеличиваю разделяющее нас с Юлей расстояние и принимаюсь кромсать на одинаковые куски хрустящий французский багет. Наваждение вроде бы отступает, но возвращается, стоит только Сладковой приблизиться.
Едва уловимый запах корицы с ванилью ударяет в ноздри, и весь мой мир снова замыкается на подруге детства, снующей по кухне. Скорее всего, проблема в том табу, которое я вчера наложил. Чем больше себе что-то запрещаешь, тем сильнее хочется нарушить все эти «нельзя», «не подобает», «исключено».
Так было в детстве, когда мама сервировала новогодний стол, и я украдкой таскал из тарелок кусочки сырокопченой колбасы и швейцарского сыра. Или когда я стремился распаковать подарки, сложенные под елкой, раньше тридцать первого декабря.