Новогодние неприятности, или Семья напрокат
Шрифт:
— Доброе утро, соня. Пора вставать!
— Ну, еще пять минут, папочка!
Я каждое утро бужу Лиску, пока Юля второпях принимает душ и идет готовить завтрак. Прохожусь костяшками по дверному косяку, приоткрываю дверь и протискиваюсь бочком в спальню.
Неслышно ступаю по ковру. Притормаживаю у кровати и какое-то время просто смотрю, как луч солнца скользит по подушке, переползает моей крохе на нос и путается в ее длинных светлых волосах.
Эти мгновения уникальны. Их нельзя оценить ни в валюте, ни в золоте. Такого умиротворения
— Все нормальные люди готовятся Рождество праздновать. Шел бы и ты… колядовать, Леня!
Сердито шиплю на собеседника, находящегося за сотни километров от нас, и отключаю телефон. Чтобы спустя пару минут подкрасться к Сладковой со спины и сомкнуть руки на ее талии. Уткнуться носом в чувствительное место за ее ухом, подцепить край свободно болтающейся футболки, ощутить бархат покрывающейся мурашками кожи.
— Демьян!
Негромко. Чуть растерянно. Мягко.
— И тебе доброе утро.
Уверенно. По-хозяйски нагловато.
— Алиска минут десять-пятнадцать будет валяться в постели. Затем еще минут на десять зависнет с выбором наряда у шкафа. И только потом потопает умываться и чистить зубы.
Выучив распорядок дочки на праздниках, я успокаиваю Юльку искушающим шепотом, а пальцы уже живут своей жизнью. Отодвигают резинку свободных палево-розовых штанов, выжигают клейма на округлых бедрах.
Влипаю в Сладкову по самые помидоры. До Луны и обратно. Выше самого неба.
И дело не только в космическом притяжении, что грозит отправить в нокдаун. Не в пресловутой физике, о которой писал дядюшка Фрейд. Все намного серьезнее.
Мне нравится, как Юля улыбается, когда я рассказываю что-то смешное. Нравится, как она морщит нос и закусывает нижнюю губу, обдумывая что-то серьезное. Нравится, как она смешно болтает ногами, когда сидит на высоком стуле и не достает до пола.
Она проницательная, умная, целеустремленная. Она зачитывается Акуниным и Мураками, обожает Достоевского, которого я совершенно не понимаю, и помнит кучу стихотворений из школьной программы. Она знает, как устроены звезды белые карлики, как образуются гейзеры и почему опасен уснувший на острове Бали вулкан Агунг.
И все это вместе с внешней привлекательностью образует такую убойную смесь, что остаться равнодушным к Сладковой ни у кого нет единого шанса.
Глава 25.2
— Ай! Молоко сейчас убежит!
Юля дергается, вытаскивая меня из мечтательной дремы, и бросается отставлять кастрюльку с плиты. Бурчит что-то неразборчивое себе под нос, а меня в очередной раз затапливает лавиной нежности.
— Я с тобой такая рассеянная стала. Обо всем забываю.
Признается робко и с утроенным усердием принимается накрывать на стол. В
Последний завтрак проходит под веселое Алискино щебетание и наше с Юлей умиротворенное молчание. А следующим пунктом нашей программы становится озеро, которое мы открыли для себя в первый же день.
Оно такое же притягательное и загадочное. Со спокойно текущими водами, звонко журчащим водопадом и облепленными снегом ветвями, склонившимися над бирюзовой гладью.
— Если бы можно было замедлить время…
— Не хочешь возвращаться в Москву?
— Не хочу.
Тонко вздохнув, кивает Сладкова и по укоренившейся привычке жмется к моему боку. Снимает перчатки и переплетает пальцы с моими. А у меня в груди снова что-то трескучее рвется, заполняя внутренности болезненным жаром. Сердечная мышца часто сокращается, мотор усиленно качает кровь, ладони покалывает острыми иголками.
— И я не хочу.
Целую Юлю нежно в висок и смеживаю веки, отчаянно желая законсервировать каждую секунду нашего новогоднего чуда. Но время неумолимо. Оно несется вперед, как перепуганная лань, не замечая на своем пути ни оврагов, ни кочек.
Вдоволь нагулявшись в похожем на сказку лесу, устраиваем пикник у водоема. С аппетитом съедаем припасенные бутерброды и делаем не меньше сотни фотографий. Маленького кустарника с хрупкими веточками, застывшей в паре метров от нас настороженной белки и, конечно же, счастливых себя.
После бредем по тропинке неторопливо, жадно глотая свежий морозный воздух. Притормаживаем, чтобы устроить снежную битву, и приближаемся к шале довольные, красные, разгоряченные.
— О, Ларины! Наконец-то!
Подпирая бревенчатую стену, у соседнего дома нас встречает Лебедев. В распахнутом полушубке, с румянцем на щеках он немного напоминает младшего брата Деда Мороза из Великого Устюга. Хитрый прищур внимательных серых глаз и посеребривший аккуратную бороду иней довершает внешнее сходство.
— Давайте скорее. Банька уже растоплена.
Преодолев разделяющие нас метры, я крепко жму руку вчерашнему сопернику и больше не ощущаю духа соперничества. Пожалуй, я даже не сильно расстроюсь, если проиграю ему предвыборную гонку.
Никита — достойный кандидат.
— С дубовыми вениками?
— И с вениками. И с чаем. Все как положено. Обижаешь. Пошли.
Распахивая дверь, Никита приглашает нас внутрь. Заходит последним, попутно отпуская цветущей Кире комплименты. Вешает на крючок полушубок, отряхивает ботинки от снега, треплет выбегающего в коридор сына по макушке.
А потом мы переодеваемся, обливаемся водой и забуриваемся в общую для двух шале баню. Паримся на совесть, потея до седьмого пота, хлещем друг друга дубовыми листьями и с громким хохотом выскакиваем на улицу. Чтобы набрать полные легкие кислорода и с разгона плюхнуться в пушистый сугроб.