Новые праздники

Гурин Максим Юрьевич

Ведь ещё в те отдаленные дни библейского благоденствия, когда мы по нескольку раз в день «занимались любовью» с Милой, она заставляла меня надевать по два презерватива (один на другой!), из-за чего у меня постепенно развился комплекс сомнений в своих способностях к деторождению, ибо всем известно, что когда очень сильно что-то от чего-то оберегаешь, часто оказывается, что и оберегать-то все это было не от чего. На днях я понял, что Мила была права, и было чего бояться, ибо свои деторожденческие способности она уже доказала на деле. И было чего бояться милой моей Имярек, которая на некоторые стороны жизни смотрела, как ни удивительно, проще, чем Мила, вследствие чего

полагала, что одного презерватива достаточно, который, собственно, и благополучно порвался. Да, ей было, чего бояться. В то время, как я бы только обрадовался, если бы она от меня забеременела, потому что женская половинка моей в целом мужской душонки развита настолько сильно, что я отлично понимаю мотивы тех представительниц прекрасного пола, для которых привязать к себе партнера при участии новоиспеченного детеныша – дело правое и само собой разумеющееся. Такая жизнь, ебать меня в голову! Очень уж страшно мне было представить свою долгую жизнь без возлюбленной Имярек...

Раз уж я завел речь о всякого рода вторжениях, так, пожалуй, что вторгнусь ещё один раз с неким коротеньким рассказиком, очень точно определившим на момент написания, как и на текущий, моё отношения к первой Вечной Возлюбленной. Хотя это ещё более заведомая глупость, чем придание огласке «Письма для тебя», то бишь для Имярек.

М У Ж Н Я Я Д О Ч Ь

Мы не виделись много лет. И вот я наконец посетил тебя в твоей новой семье. Оказывается, ты – ребенок. Вполне себе мужняя дочь.

Мне стало не по себе стыдно, то бишь стыд непосильный меня охватил. Я ведь полагал, что ты Роковая женщина-1 (о второй умолчу), а ты ребенок...

Стыдно. Сколько гадостей я о тебе написал, дитя мое! Я не хотел. Кабы раньше знать, никогда б не позволил. Оченно sorry. Соломку бы подстелил.

Впрочем, Природа о тебе и без меня позабавилась. Какое счастье! Дитя мое, какое счастье!

Да святится имя твоего второго супруга! мое-то уже давно светится, так пусть и его святится!

Дитя мое, как хорошо! Господи, как же все хорошо!..

Март 1997

Как видите, к марту нынешнего годка степень моего смирения перед ебаным миром и Папою достигла едва ли не апогея! Стала я писать тексты от полного нЕ хуя делать и нЕ хуя сказать. Самовыражение почти в них не чувствуется, не правда ли, а то, что, в принципе, можно бы маркировать, як таковое, (как, например, такую уебищность, что «природа о тебе и без меня позабавилась») – это, блядь, так лениво, так неоригинально, так тупо, к чему, собственно, и стремиться окончательно стал, понимая всё не постфактум, а в момент беспричинного созидания.

А вот за год до того ещё испытывал некоторый, блядь, стыд. Очень мне все-таки не хотелось сразу серьезкино изхуйство в маргинальную сферу переводить, а попсу во главу угла ставить. Поэтому наряду с попсовыми девичьими песнЯми я усочинил цельную программу в стиле «минимализм, бля», дабы Женя Панченко там всякую академическую серьезность напевал, хоть и уже под маской сарказма, гротеска и безысходной, блядь, злобы.

Было два варианта, в каковых мог себе я это представить: 1) Живое фортепиано, ударные в лице Мэо и Женин вокал; 2) Все посылаются на хуй ради удовлетворения моих аранжировочных амбиций. Соответственно, делается все в «Ensoniq’е», а Женя только поет.

Второму варианту отдал я в конце концов предпочтение, рассудив, что все академисты в звук и прочие профессиональные, пришедшие из эстрады, сверхколлективнобессознательные фишечки по определению не въезжают, что, кстати, чистая правда. Потому им будет по хуям и до самоуверенных консерваторских

пёзд, на «Энсонике» ли это записано, или сыграно вживую хуевым оркестром, где сроду никто не может одинаково (хорошо ли, или хотя бы плохо, но одинаково) в первую долю попасть. Что уж там говорить о слабых!

Вон даже минималистов всех, бля, кумир Антон Батагов, и тот хуярит свои «минимальности» на том же «Ensoniq’е», хотя и на ASR’е, а не на TS-ке, и не дует никакая академическая девочка в отсутствующий по причине младости лет пушок над трогательной верхней губой. А академичные пёзды за тридцать тоже не дуют, хоть пушок там уже «ого-го», но зато они ещё меньше о большой музыкальной жизнЕ знают.

И вот сложился у меня в голове целый минимальный, опять же, циклик, и ничего умнее, чем назвать его «Напрасный труд», мне в охуевшую от жизненного неизбывного горя голову не пришло.

Одновременно, как вы понимаете, я, извините за выражение, работал над «Новыми праздниками». Когда я занимался ими, девичьими регулярными «праздниками», ибо название многозначно, и вполне можно его и так понимать, мне казалось, что мне больше эти песенки по душе. А когда работал над «Напрасным трудом», казалось, что девичьи песенки – херня собачья, а вот «минимализм, бля» – это сильная сила. И наоборот, естественно. Спустя несколько месяцев я понял, что на самом деле это – одно и то же, но отображение девичьей души – это все-таки по большому счету важней всего в этой гребаной жизни, а мужицкий напрасный труд – это и есть напрасный труд, и так я что-то заебан, подумалось мне в тот момент, когда я это все понял, что, видимо, стремиться к Празднику, который неизвестно, достижим ли, но все-таки хотя бы стремиться к нему – это есть круче и даже как-то умнее, чем понапрасну страдать хуйней. На том и порешил. Наверно, я прав. Папа же мой молчит. Видимо, хочет, чтобы я сам. Ему, очевидно, виднее.

Больше всего на свете мне хотелось именно-таки съебаться в окрестность Суздаля на вечное поселение. Была у меня такая возможность. Но...

Будь проклят! На сей раз не семиотика, но тот день, тот идиотский миг, когда я по своему обыкновению стоял на лестничной клетке и курил. Какие же мои родители и родственники, с которыми я вынужден жить бок о бок и поныне, – идиоты! Видимо, в тот момент, когда надо было принимать окончательное решение, выпускаемые ими всю жизнь стрелы, нацеленные на убеждёния меня в том, что я – бездельник, не умею работать и добиваться намеченных целей, каковое мнение сложилось у них потому, что с четырнадцати лет я, в отличие от своей двоюродной Маши, перестал посвящать их в истинно волнующие меня проблемы, достигли самой и без них уже разоренной столицы моего охуевшего сердца.

Я выпустил очередную струйку день за днем все никак не убьющего меня дыма, и мой супервизор сказал внутри меня тоном, не принимающим возражений: «Да пошло все на хуй! Я, бля буду, обязательно закончу свою попсу и “Напрасный труд”! Я закончу эти два проекта во что бы то мне ни встало! Не с бывшим Другим Оркестром, так и хуй с ними! Не знаю с кем, не знаю как, но я закончу, блядь, эти проекты, и тогда, если этот дерьмо-мир все равно будет возбухать против того, чтобы отдать мне МОИ, данные ему ранее на время игрушки, я так уж и быть удалюсь на хуй в Суздаль, в Переяславль-Залесский, в леса, в скит, куда глаза поглядят! Я, блядь, должен закончить! Закончить, не думая, не рефлексируя, не сомневаясь, талантлив ли я или нет, дано ли мне или нет. А просто молча сделать, сжав зубы, блядь, как рожденный для неба, но временно ползущий по острому снежному лезвию Мересьев! Сделать, а потом уже поглядеть!»