Новые праздники

Гурин Максим Юрьевич

В патриархии мальчик-секретарь объяснил, как писать прошение на имя патриарха Алексия, и я в замечательном настроении накорябал ему пару абзацев от раба божьего Максима Скворцова. Через две недели я получил бумагу удостоверяющую нас с гражданкой Скворцовой Людмилой Григорьевной, что Алексий посовещался с господом нашим, и они пришли к консенсусу по поводу снятия с нас церковного бракоблагословения. И это правильно, потому что бракоблагословение это было довольно странным, начиная с того, что на венчании все парочки пили себе кагор, как люди, из рук отца Геннадия, а мне он почему-то залил всю рубашку (рука, блядь, дрогнула у батюшки), на что он, немного смутившись, сказал, что ничего, мол, это,

мол, просто Благодать через край льется. И уж ее, этой благодати вылилось, дай божЕ.

Мила, надо сказать, была оченно рада, что мы с ней больше не женаты уже и по небесным законам, потому что ей к тому времени предстояли крестины рожденной не от меня дочери.

Но, естественно, когда Имярек позвонила мне и сказала, что я должен пойти на утреннюю службу и заказать о ней молебен «о здравии», я не думал ни о каких Милах и Ленушках, да простят они мне, грешному, а просто тихо охуевал от голоса любимой. Вообще с тех пор, как она взяла моду исчезать на неоговоренное время и потом сваливаться, как снег на голову, я всегда хуею, когда слышу ее голос в трубке. Меня как будто, блядь, пробивает током, парализует всю мою волю, и эта жуткая все ещё любимая мною женщина делает со мной все, что хочет, а хочет она последние полтора года исключительно какой-то хуйни.

Но тогда все было иначе. Ей действительно было хуево, и я это чувствовал, сразу позабыв о всех своих на нее обидах, каковые тотчас же показались мне мелочными. Я сразу, уже через десять секунд после того, как взял трубку, устыдился всех тех плохих мыслей по поводу пропащей любимой, и был заранее готов сделать все, о чем бы она не попросила меня. Она ещё не успела сказать ничего о том, о чем она меня просит, когда я понял, что если вдруг она скажет, что ей срочно нужно меня видеть, я немедленно продам всю ту скромную недвижимость, каковую приобрел за полгода труда («Ямаху» и компьютер) и немедленно начну движение в ее сторону. Но она ничего такого не сказала. Только еле-еле нашла в себе силы возмущенно зафыркать, когда я после долгих раздумий все-таки сказал, что люблю ее, как и раньше и т.д. Я понимал, что ей не надо этого говорить, но с другой стороны все бабы все-таки дуры, а мужики – сволочи, поэтому им надо, надо говорить, что ты их любишь – пусть даже они и фыркают в ответ. Все равно для этого и звонят, что бы ни говорили.

Короче, я всерьез испугался за нее, и, конечно, сделал все, как она просила, после чего очень здраво объяснил себе, что ждать ее нового звонка бессмысленно, и хорошо сделал – все равно б не дождался.

Она опять пропала. Конечно же я допускал все самое худшее. Мне было хуево от мысли, что если она, допустим, умрет в этой своей Германии, то я даже никогда не узнаю, где могилка ея. Но на самом деле душа моя чувствовала, что скорей всего все не так страшно. Я до сих пор не знаю, что это было, но со временем оказалось, что и впрямь все в порядке.

Я знал уже тогда, что все именно так, и знал это все, когда пёрся ни свет ни заря в церковь, хоть и отгонял от себя все сомнения, чтобы не растратить энергию, необходимую мне при заказе молебна «о здравии». Мне казалось, что если все мои мысли не будут сосредоточены на идее спасения от какой-то неизвестной мне хуевой напасти моей Имярек, то все не подействует. Хотя на обратном пути, конечно, меня нет-нет, да раздражало, что все бабы всю жизнь держат меня за дурака. Но я, опять же, отгонял от себя эти мысли и успокаивал себя тем, что для любимой Имярек я могу и дураком побыть и кем угодно. Такая хуйня.

Более всего мне нравилось во всей этой ситуации, что про свой гребаный журнал она не сказала ни слова. Мне это было очень симпатично, и, казалось, залогом будущего, хоть и далекого, но обязательного, блядь, счастья, раз уж

у Имярек ещё периодически возникают ко мне дела личного свойства. Такая хуйня.

LX

К очередным давно уже канувшим в Лету ноябрьским праздникам, в которые по традиции новоиспеченным гражданам буржуазной России вновь разрешили послать на самый далекий хуй все трудовые их хлопоты, мне показалось, что мой музыкальный проект, предусматривающий установление в перспективе новых официальных торжеств, подошел к той стадии, на которой стало возможным позвонить девочке Н. и начать репетировать с ней вокал.

Ровнехонько седьмого ноября (в чем, собственно, я тут же, блядь, усмотрел некую символическую преемственность между старыми и новыми праздниками) мне удалось за пятичасовую смену записать все функционально важные инструментальные партии. В трех песнях даже пришлось самому записывать бас. Я целых три недели ждал пока «отелится» господин Коновалов, так радостно желающий взяться за песню «Я тебя ждала», говоривший с уважением старшего к младшему, что это правильно, и надо приучать молодых слушать музыку на пять восьмых, и раскрутившего меня уже полтора месяца назад на то, чтобы стереть почти готовый первый вариант, и начать все заново, – но я не дождался. В очередной раз придя к банальному выводу, что в этом ебаном мире расчитывать на чью-либо помощь кроме своей собственной не приходится, я сел за свои клавиши и через некоторое время, слегка изменив общую аранжировку, вырулил вполне по моему мнению подходящий басовый тембр.

Когда я все это придумал и сам, наконец, увидел в дальней дали конец всей работы, мне пришлось подождать всего каких-то недели две, пока у Эли снова появилось на меня время и, решительный, непримиримый и злой, соответственно закатал на ленту всю придуманную хуйню. Осталась лишь гитара кое-где. Но я верил, что Ваня все сделает хорошо.

Я позвонил Н. Мне показалось, что она была мне рада. Она милостиво согласилась в ближайшее же время встретиться со мной и взять послушать кассету с моим исполнением ее вокальных партий и листочки с текстами.

Н., как положено всем серьезным осьмнадцатилетним девочкам, производила невъебенно занятое впечатление. Отчасти, я ее понимал. Девочке предстояло в этом году заканчивать Гнесинку. Но, так или иначе, в ближайший вторник мы встретились с ней, а через неделю встретились снова, в ходе каковой уже второй встречи выяснилось, что она девочка талантливая, и уже все выучила.

Много смен мы потратили на запись вокала, но Эля была очень мила, изо всех сил стараясь ничем не скомпрометировать «взрослого» меня в глазах юной красавицы, и у нее получалось неплохо. Да и я тоже старался. Все было пиздец – серьезно. И на редкость удачно складывалось. Так, например, как раз в тот день, когда бедную маленькую Н. пришлось задержать на полтора часа вместо того времени, которое она изначально хотела мне посвятить, мне ещё утром до встречи с ней посчастливилось заработать свою скромную копейку поэта-песенника, в силу каковых обстоятельств я доставил ее на пойманной машине к самому подъезду ее дома, чем был невероятно горд. Это же получилось прямо какое-то чудо!

Месяц сидел я без денег и без заказов, и это надо же, что за неделю до той чудесной во всех отношениях смены, мне позвонили клиенты, и как раз за пару часов до «стрелки» с Н. удалось срубить денег за уже выполненную мной работу. Охуительно!

Почему так никогда не получалось с Имярек? Почему все относительно денежные периоды моей жизни проходили на глазах не у моей любимой, а у каких-то иных женщин и девочек?! Я не знал ответа на этот вопрос, и как всегда от отчаяния сваливал все на злого Небесного Папу, который систематически мешает моему личному счастью.