Новые праздники

Гурин Максим Юрьевич

Нравилась ли мне Н., как женщина? Да, конечно. Мне нравятся почти все женщины, которых я когда-либо видел. Нравилась ли она мне более остальных? Да, и это тоже так. Она была очень красивая девочка. В каком-то варианте судьбы у нас могло бы что-то срастись. Мне очень нравился ее голос, ее глаза, ее ещё немного по-детски пытливый ум. Почему же тогда ничего не вышло? Я не знаю. Очевидно ее восемнадцать лет были слишком похожи на мои представления о юности Имярек, которой я не застал по причине слишком юного собственного возраста и в силу ещё многих и многих других обстоятельств. Я видел Н. в ее будущие тридцать лет, и понимал, что это та же Имярек, только чуть-чуть более зависимая от мнения окружающей среды, хотя

и Любимой моей таковой зависимости тоже не занимать, хоть это и противоречит ее собственным представлениям о себе. Но уж тут ничего не поделаешь. Все мы люди, все мы боги, все мы чудо-носороги!.. Я вам так скажу.

С другой же стороны я понимал, что с Имярек мне ничего не светит. Она так и не объявлялась после того плачущего звонка. Я верил, что ещё буду с ней счастлив, но у меня уж слишком обширная душа и ум. Поэтому я подсознательно, даже лучше сказать, истинктивно присматривался к Н.

В конце концов, я успокоился на том, что если она сама проявит инициативу, я не откажу ей. Это было по-взрослому гадко и нечестно, но я почему-то решил для себя все именно так, отлично понимая при этом, что инициативы от восемнадцатилетнего ребенка, который неизвестно ещё, не девственница ли часом, даже если она и будет чего смутно-смутно хотеть, ожидать более чем бесполезно. Чему я, откровенно говоря, и радовался, потому что Имярек все же сидела в голове, как и сидела. И мало того, время от времени где-то под утро, часов в пять или шесть в моей квартире иногда громко и величественно, словно набатный колокол, долгими звонками голосил телефон, а когда я поднимал трубку, там копошилось молчание.

Но тем не менее, моя охуевшая, блядь, от горя душа все-таки пребывала в некоем беспокойстве по поводу Н. Мне страстно и инстинктивно хотелось ее опекать, что-нибудь ей дарить, куда-нибудь ее водить и... при этом ничего не хотеть от нее.

В конце декабря, когда все песенки уже были спеты, и оставалось лишь одно сведение, которого я, кстати сказать, тоже ждал целый месяц, я, ещё с Праги помня, что Н., как и я, любит «Bjork», бегал по ебаному славянскому мегаполису, для которого характерны холодные снежные зимы, и искал ей кассеты трех вышедших альбомов вышеупомянутой сумасшедшей ирландки. Надо сказать, что я так ни хуя и не нашел, и мой подарок Н. на новый девяносто седьмой год как-то не сложился, хоть я и поздравил ее по телефону, уже твердо зная, что, как пел Виктор Цой, столь любимый мною в старшем школьном возрасте, уважать которого как профессионала я стал только в прошлом году, «...это не любовь...»

Я понял что это не только не любовь, но и даже не зарождение чувства при следующих обстоятельствах. Мы с Гавриловым сидели в гостях у Кати Живовой, у которой сидела так же ее подруга Дашка, и пили водку. Выпив пару стопочек, я сразу же согласился попеть свои девичьи песни своим неприличным голосом.

Песни были новые. Я сочинил их только-только в ноябре-месяце, и хотя точно знал, что они не войдут в эту сессию у Эли, но думал, что их можно будет приплюсовать впоследствии. Мне казалось, что эти две новые песни как никакие прежние отражают суть Имярековой глубоко почитаемой мною души. Одна из них называлась «Я не права» и там были невероятно длинные строчки в куплетах, а текст припева был весь на смещении границ каждой отдельной фразы по отношению к более чем остинатной мелодии.

В куплетах лирическая героиня раскрывала свою метущуюся душу со всей откровенностью, совершенно охуевая от перестука колес поезда, увозящего ее куда-то на дальний западный хуй и, естественно, непонятно зачем:

Поезд меня вези, увези меня туда, где я никому не нужна!

Ветер меня неси, унеси меня туда, где так далеко до тебя!

Время

лети-лети, сделай так, чтоб я опять-таки не успела к нему!

Чтоб не увидеть мне ввек того, без кого я и дня не могу!

(Вполне попсовый текст с паронимически выверенными началами строк и всякими выгодными попсовыми поражающими воображение «нормальных» людей антитезами.) Был там и так называемый запев, плавно выплескивающийся в припев, в каковом Имярек казалась мне наглядной, всей, как на ладони:

Но снова тебе что-то я обещаю, – только вновь уезжаю я...

Как принято в книгах я не прощаюсь – просто я не вернусь сюда!.. (Это уж что правда – то правда.)

И припев:

Может быть я не права, но мне не надо объяснять,

что ждать не надо. Ждать, если время пришло,

то главное – не опоздать, успеть, вернуть, догнать...

Может я не права, но только я права, и мне уже не надо

мне ничего объяснять, я знаю только то, что я себя не знаю. (Такой, блядь, немного опопсовленный Сократ в конце меня особенно умилял.)

Я спел эти песни. Гаврилов на меня как обычно набычился, девочкам же понравилось. Потом Гаврилов поехал к супруге, а я остался пить водку дальше.

Когда стукнуло четыре часа утра, я понял, что хочу идти, оделся и пошел домой от станции метро «Аэропорт» до своей «Тверской». Это был мой первый пешеходный рейд во имя Имярек. Я шел по декабрьской ночной Москве и думал про эту дурочку весьма тривиальные, как и все чувства, вещи. Думал о том, что я ее люблю и хочу, и люблю одну лишь ее, и хочу тем более одну лишь ее, а она неизвестно где, и я ей на хуй не падал, и все хуево, а было ведь все так прекрасно. Через какое-то время я вышел к Белорусскому вокзалу, с которого она уезжала уже почти год назад ещё любившая меня, во всяком случае, так говорящая.

Я вспоминал, как мы с ней ходили покупать ей билет, как у нее были месячные, вследствие чего ей было очень плохо, холодно и больно. Мне вообще почему-то по жизни попадаются любимые девочки, у которых всегда столь болезненно протекают месячные, что они того гляди умрут у меня на руках.

Я понял, что люблю лишь ее одну, и опять был готов все бросить и ехать к ней. Единственное, что меня остановило, так это то, что я вполне здраво рассудил, что это все же хуйня, когда какой бы то ни было человек, пусть даже и не противный тебе сваливается, как снег на голову, когда его совсем не ждешь. Кроме прочего, на хуй так сваливаться, если потом все равно придется уезжать? Я в очередной раз четко уверил себя, что я обязательно встану на ноги, и когда-нибудь обязательно разыщу ее на каком-нибудь ее уебищном европейском авангардном фестивале, и мы оба будем ужасно счастливы.

От холода и эмоционального голода я совсем охуел и опять, в очередной раз на полном серьезе шел весь в российском снегу и строил планы чуть ли не на пять-десять лет вперед. В моем хуевском мозгу все-таки никак не могла уложиться мысль, что то самое-самое мое, без сомнения самое лучшее во всей моей жизни, потеряно не иначе, как безвозвратно. Поэтому я был готов придумать себе что угодно, лишь бы убедить себя в том, что Имярек и я – это Истинная и Вечная Любовь. Я не мог позволить себе думать, что все кончено. Я не мог позволить себе потерять Любовь снова, и я готов был нарисовать себе любую, пусть самую неправдободобную мирокартину, – лишь бы она объясняла Имяреково поведение чем-то иным, вместо той убийственной в своей простоте фишки, что она просто больше не любит меня.