Новые русские бесы
Шрифт:
– Скажите, как вы искали актера на главную роль?
– Это было сложно. У нас были долгие пробы. Сергей Маковецкий – мой любимый актер, но по сценарию священник был постарше, более пожилой. Но моя жена Татьяна убеждала меня, чтобы я взял Сергея. В конце концов мы попробовали Сережу, и, слава Богу, все получилось. Тем более что уже была выбрана на главную женскую роль Нина Усатова. Она была сразу безусловным кандидатом и для меня, и для Сегеня. Странным образом мы начали с матушки. Хотя чего тут странного? Матушка – это такой мостик между несколько отдаленным от паствы священником и паствой. Священник хоть и является центром приходской жизни, все равно отдельный человек.
Я опасался, что Нина Усатова с Сережей Маковецким, выражаясь киношным языком, «не смонтируются в кадре». Оказалось, что мои опасения были абсолютно напрасны, и получилась совершенно замечательная пара.
– Вас не смущало, что примерно в то же время Сергей Маковецкий играл абсолютно противоположного персонажа в фильме «Чудо»?
– Там тоже не совсем простая роль. Я внимательно смотрел картину А. Прошкина и работу Маковецкого в ней. Он там не простой уполномоченный. И хотя в фильме это и не показано, но, может быть, он, этот уполномоченный, в отличие от всех остальных, и пришел потом к Богу. Уполномоченный ведь только исполнял свою непростую службу, исполнял мастерски свой долг. Может, он такой Савл своеобразный. Не исключаю, что я что-то себе выдумал, но сути это не меняет. Сережа играл характер намного сложнее, чем рядового уполномоченного-искусителя.
– Вам в жизни много встречалось таких священников, как главный герой вашего фильма?
– Их много, наверное, не может быть, но встречать приходилось. Я не хочу их поименно называть. Я встречал разных священников. Но я стараюсь, пусть и не всегда получается, придерживаться правила, взятого после того, как крестился: не осуждать священника, каким бы он ни был. Все 30 лет я старался этому следовать. Еще раз подчеркну: не всегда это получается, иногда испытываешь искушения и раздражение. Но в любом случае, это полезно для меня, потому что всякий раз получалось разглядеть священника. Всякий раз мне удавалось различать то, что позволяло считать этого человека настоящим священником. И меня радует, что я видел очень разных священников: и резких в суждениях, и чуть ли не погоняющих бабок крестом, по-разному общающихся с паствой, косноязычных, ярких, но за этим такая жизнь! У нас консультантом картины был игумен Кирилл (Коровин), настоятель храма Святой Троицы в Листах. Вот он очень яркий человек. И смиренный.
Хотя я общался немного, но у меня остались очень яркие воспоминания о патриархе Алексии II. Может быть, когда-то я их запишу.
– Вы сказали, что для образа главного героя очень много взяли от отца Иоанна (Крестьянкина). А что вы взяли от старца в свою жизнь?
– Даже если бы я знал, что взял, то не стал бы перечислять. Не стал бы искушать ни себя, ни обстоятельства. Но, поверьте на слово, много. Для меня этот фильм – очень личный опыт, очень личное потрясение. Даже принятие решения. Понимаете, если ты принимаешь решение за персонаж, а это во власти режиссера сказать актеру, что делать, то ты совершаешь выбор, несмотря на то, что ты его делишь с актером и сценаристом. Здесь было очень много вещей, которые я выбирал вместе с героем. Это был очень личностный опыт, и поэтому я люблю эту картину.
– Как режиссер вы прожили часть жизни вашего героя, причем самую главную часть. Насколько это встряхнуло вашу жизнь?
– Зачем встряхивать? У меня такая жизнь, что ее не нужно встряхивать. Нет ни малейшей необходимости. Но эта картина совершенно определенно укрепила меня в православной вере. Я прошел путь сомнений, узнал много
– Премьера фильма состоялась на Пасху. Что это значит для вас?
– Для меня это очень ответственно. Я как-то робел. Это была не моя инициатива; не знаю, решился бы я сам на такое. Я боялся, что будет какой-нибудь сбой, что-то не получится. Но, слава Богу, все прошло хорошо при присутствии хорошего человеческого собрания, хотя священников было не так и много. Мне прислали sms-ку из Оптиной пустыни: «Всем посмотревшим отцам фильм очень понравился, благодарили и плакали». Вот это для меня очень важно. Важнее всего. Пусть потом говорят что угодно. «Благодарили и плакали». И все. Точка. Мне больше ничего не нужно.
В фильме есть историческая правда. Что это такое? Я давно декларировал, что не верю в историческую правду, еще со времен фильма «1612». Что такое историческая правда? Ее нет, не может быть, потому что ее пишут люди. Но я верю в правду чувств. Чувство – это единственный критерий. Да, ребенку можно объяснить, что такое совесть, как жить по правилам. Да это все написано в Священном Писании, только бы жили по этому! А разве кто живет? Хотя были такие святые, которые жили по заповедям. Там сказано, что горы можно сдвинуть по вере.
Недавно я присутствовал при совершенно фантастическом действии в Сергиевом Посаде. Студенты ВГИКа каждый год ездят дарить ветеранам подарки – традиция у них такая. Полный зал стареньких ветеранов в медалях. Я такого не видел давно. Студенты двух мастерских пели фронтовые песни; все было очень просто, без декораций и костюмов. И когда в финале запели «День Победы» – я вспоминаю это с мурашками по спине, – женщина-ветеран, которая с трудом пришла на концерт, встала, опираясь на костыль. И за ней встал весь зал, и плакали все – и студенты, и ветераны. Вот это правда чувств! Это был урок, который не расскажешь никакими словами, не прочтешь ни в каких книгах. Этот момент ничем не заменишь!.. Поэтому я верю в правду чувств.
– Наша молодежь сегодня практически не знает, кто такой генерал Д.М. Карбышев.
– А что вы хотите?! Сколько боролись с нашей историей, начиная с перестройки! Посмотрите на учебники. Сколько боролись с тем, на чем мы можем стоять, чем мы можем согреваться. Сколько это вытравливалось. А сейчас возвращать это уже вроде как искусственно. Вот в чем проблема. Мы возвращаем историю, а нам говорят: «Что вы нам навязываете?» Уже забиты те поры, через которые впитывалась драма того же генерала Карбышева. И тому много примеров. Все это подменено иронией, все это подменено хи-хи да ха-ха, подменено постмодернистским отношением: можно все – и добро, и зло; мы все одинаковые, и все одно и то же. В конечном счете все подменено кокетством: с верой, с жизнью, с собой. Что, конечно же, чудовищно.
– Снимая фильм, вы думали, насколько он будет интересен молодежи, сможет ее «зацепить»?
– Когда снимаешь, надо думать, что ты можешь делать, и делать это максимально. Это потом задают вопросы, начинаешь вспоминать: о чем думал, о чем не думал. Чего тут думать? У нас в основном молодежь в кино ходит. Тут важнее, чтобы другие пришли…
Странно, но при этой сегодняшней исторической недоразвитости мои студенты, которым я показывал рабочий материал, сцену, где наши бойцы шли сами сдаваться, не приняли, не захотели впускать в себя. Спрашивали, неужели это так? Оказывается, еще есть дух патриотизма. У меня разные студенты, очень современные, но то, как их это все потрясло, вселяет надежду.