Новые записки санитара морга
Шрифт:
Я понял, что и она узнала меня, лишь глянув на заходящих в зал санитаров. Аня двинулась мне навстречу, а я пошел к ней.
— Анечка, здравствуй, — неловко сказал я.
— Привет, Темка, привет, — ответила она слегка осипшим от нервов голосом. — Вот, мама от нас ушла, — сказала Аня. Было понятно, что она боится произнести «умерла», чтобы не расплакаться. И правильно. Ведь ушедший человек — не мертвец. Для родных он жив какой-то другой жизнью, отражаясь в опустевших днях эхом воспоминаний.
— Ты держись, Анечка, держись. Семья, друзья —
— Ладно, я постараюсь, — прошептала она, когда мы оторвались друг от друга. Две полновесные слезинки выскочили из-под солнцезащитных очков, резво пробежав по ее щекам и сорвавшись вниз. — Жаль, что вот так встретились.
— Будь умничкой, Аня, будь умничкой, — только и смог сказать я, сам с трудом сдерживая слезы.
— Ну, давайте выносить, — как можно тверже сказала она, стараясь взять себя в руки. — А то уже время, до кладбища далеко.
Когда я взял в руки крышку гроба, заметил, что и напарники мои тоже изменились в лице. Обычное деловито-сосредоточенное выражение уступило тихому сочувствию. Как-то особенно медленно и аккуратно закрыв гроб крышкой, мы встали по сторонам от него, подхватили на руки и двинулись к распахнутым дверям траурного зала, напротив которых ждал катафалк.
Потом я понял, что гроб был тяжелым. Но в тот момент, когда держал на руках Анину маму, совсем не почувствовал этого. Как не чувствуют вкус поминальной водки, какой бы жгучей и грубой она ни была.
Тихонько заворчав ожившим дизелем, микроавтобус тронулся и пропал за воротами, унося в последний путь Анину маму. А вместе с ней и крохотную незримую частичку меня, что я отдал ее дочери. Такая невесомая, она сольется с потоками сочувствия Аниных близких. И тогда, даст Бог, немного поможет ей. А значит, я должен был появиться именно в этот момент Аниной жизни.
Тогда я не мог знать, что эта неожиданная история станет лишь отдаленным прологом затаившегося горя, которое совсем скоро схватит меня за горло, обрушив на опытного Харона собственные похороны. Они разом превратят его в безутешного близкого, санитара, могильщика и священника, навсегда оставив в душе глубокий багряный рубец. Скоро, совсем скоро каждодневная рутина чужих смертей, такая смирная и ручная, рывком повернется к нему, хищно оскалившись невыносимой личной потерей. И будет взахлеб жрать санитара Антонова, заставляя лить слезы, не пролитые над теми, кто отправился в последний путь из его татуированных натруженных рук.
Скоро. Совсем скоро.
Вскрытия. Наука рядом
Прикончив сладостное скоротечное воскресенье, неумолимый календарь тяжело грянул понедельником, распахнув
— Как выходные? — неожиданно серьезно поинтересовался напарник. По его собранному выражению лица было понятно, что это не дежурный вопрос.
— Выходной, — поправил я его. — Он у нас один. Очень понравился, только мало.
— Ну, ничего, скоро еще один будет, — хлопнул он меня по плечу. — Бухлом не баловался?
— Не, только пару пива выпил за обедом. Думал за ужином добавить, да что-то сил не хватило.
— Это хорошо, силы беречь надо. Тебе они сегодня очень пригодятся.
— Неужели завоз? — риторически спросил я. Ответ был очевиден. Осталось только узнать, насколько серьезный.
— И еще какой, Темыч, — кивнул Вовка. — Сегодня выдача — не твой вопрос. Мы с Бумажкиным сами управимся. А у тебя — большой мясной день. Дуй-ка ты сразу в секцию, вот чего.
— Большой завоз, судя по всему. Не томи, Вова. Сколько?
— Двенадцать домашних. А к ним — три наших, родных.
— Трое из клиники? — зачем-то переспросил я, хотя картина секционного дня уже отчетливо проступила, обещая ноющую спину и гудящие ноги.
— Ага, трое. И все сегодня под утро прибыли. Я ночника видел, Костю. Очень уставший был. Говорит, со всеми бригадами перевозки за сутки успел повидаться. И самое главное — у пятерых домашних никаких документов. Придется вскрывать. Так что. быть тебе сегодня безжалостным берсерком, — улыбнулся он и ободряюще хлопнул меня по плечу.
— Придется, судя по всему, — без энтузиазма согласился я. — А кто у руля? — поинтересовался я фамилией дежурного врача, когда мы выходили из раздевалки. Именно от него во многом зависел объем и темп предстоящей резни.
— Савельев. Он уже давно на месте. Записка с фамилиями в секции, на шкафчике с инструментами. Пока их пять.
— Пять? Это по-божески.
— Пока пять. С нашими — восемь, ато и больше будет. Да ты не ссы. Как отдадим — я сразу к тебе в секцию. Тогда вдвоем и навалимся.
— Ну, это меняет дело, если вдвоем, — облегченно сказал я. И хотел еще что-то добавить, но короткая вспышка дверного звонка заставила Вовку двинуться в зону выдач.
— Постарайся побыстрее там, без лишних пауз, — требовательно кинул он мне через плечо, направляясь по коридору к служебному входу.
— Надо бы у Савельева спросить про третий стол, — бубнил я себе под нос по дороге к секционной.
Небольшую тесную резервную секционную с одним столом в отделении использовали редко, а потому она была в идеальном состоянии. Ее было удобно показывать нежданным комиссиям, но в случае серьезного завала она могла быть пущена в ход по решению дежурного врача. И сейчас такое решение стало бы для меня немалым подспорьем, предоставив мне и патанатомам тот самый третий стол.