Новый директор
Шрифт:
— Я знаю. У нас такие слухи быстро распространяются, Константин Семенович. Я даже знаю, что вы из милиции.
— Даже так?
— Да-а… Но это и правильно. Дисциплина в школе такая, что и милиция не всегда справится.
— Неужели! — улыбнулся Константин Семенович. — Ну, а как со всеобучем в нашем микрорайоне?
— Всё в порядке. Списки детей мы еще весной составили. Комиссия обследовала и проверила по домовым книгам.
— Отлично! Теперь относительно ключа. Таскать его с собой не хочется. Будем оставлять где-нибудь в канцелярии.
— А
— Вас?
— Нет, я не о себе, — покраснела секретарь. — Нянечки ходят к телефону, потом всякие маляры…
— Но вы же находитесь здесь?
— После работы я оставляю ключ от канцелярии у дежурной нянечки.
— Так и будем делать! Повесим его на этот гвоздик, — сказал Константин Семенович, вешая ключ.
— На виду…
— Ничего, ничего. Всем как будто известно, что я работал в милиции, так что лучше со мной не связываться, — пошутил он.
Когда новый директор вышел и шаги его затихли, Мария Васильевна достала договор и задумалась. Что делать? Судя по разговору Горюнова с завроно, Самуил Григорьевич ничего не подозревает и может оказаться в трудном положении. Формально срок договора истек, и артель теперь легко выселить. Зачем понадобился подвал новому директору, Мария Васильевна не знала, но сочувствовала артели. «Там работают советские люди и делают полезное дело, — думала она. — Школе они не мешают».
Симпатии Марии Васильевны объяснялись еще и тем, что многие работники школы имели в артели дополнительный заработок. Нянечки, кочегары, завхоз каждый месяц получали небольшое вознаграждение за разные услуги. Сама Мария Васильевна печатала на машинке, и Самуил Григорьевич часто давал ей возможность подработать в неурочное время; то какие-нибудь отчеты перепечатать, то размножить ведомости. Школьная ставка невелика, и в артели это прекрасно понимали.
Выйдя из канцелярии, Константин Семенович увидел в вестибюле очень высокого, худого, с громадным носом и черными длинными усами человека. В руках он держал поводок, привязанный к ошейнику маленькой длинноухой собаки.
— Тихо, Буян! Не вздумай тут валяться! — низким басом говорил человек, направляясь к лестнице. — Перемажешься, потом не отмоешь.
— Кого я вижу! — воскликнул Константин Семенович. — Товарищ Сутырин!
Человек оглянулся, нахмурился, и вдруг усы его зашевелились:
— Константин Семенович! Какими судьбами? Вот уж не ожидал!
— Здравствуй, мой дорогой!
Они крепко пожали друг другу руки. Буян обрадовался не меньше хозяина и начал прыгать на Константина Семеновича.
— Буян, нельзя! Сидеть! — строго сказал Сутырин, оттаскивая собаку в сторону. — Ты смотри, как он тебя разделал!
Брюки Константина Семеновича были действительно перемазаны мелом.
— Не беда, отряхнется. Ну, а ты как здесь оказался, Аким Захарович?
— Да вот пришел посмотреть… Я же здесь работаю.
— Неужели! И давно?
— Как демобилизовался после войны, так и осел в этой школе. А ты?
— Я тоже собираюсь
— Да что ты говоришь! Вот это новость! Приятная новость. Значит, опять вместе. С литераторами у нас неважно…
— Ну, а больше здесь никого из нашего коллектива нет?
— Есть. Помнишь историка Холмогорова, Сергея Сергеевича?
— Ну как же! Сережа Холмогоров!
— Теперь уж он не Сережа. Очень постарел, характер испортился, но работает хорошо, и ребята его уважают.
— А что случилось? Почему характер испортился?
— Не знаю. Говорят, что в личной жизни что-то такое… Он ведь замкнутый… Выйдем лучше на воздух или пойдем куда-нибудь в класс. Я всё боюсь: Буяну ты очень понравился…
Они вышли на улицу и сели на скамейку.
Аким Захарович спустил Буяна с поводка, и тот сейчас же побежал по какому-то следу на кучу мусора.
— А ты по-прежнему бобылем живешь? — спросил Горюнов.
— Да.
— И нисколько не изменился… Постой, как же тебя звали ребята?
— Грачом. И сейчас почему-то Грачом зовут.
Константин Семенович долго работал с Сутыриным в одной из школ Петроградского района. Во время войны здание было разрушено фашистской бомбой, и учительский коллектив разошелся по другим школам.
Минут десять вспоминали приятели прежние годы, перебирали знакомых учителей, учеников, дальнейшая судьба которых была им известна.
— Да! — спохватился вдруг Сутырин. — Вера Тимофеевна еще здесь работает. — Помнишь ее? Ну… географа Качалову?
— А-а… Ну как же, как же! Сколько же ей лет сейчас? Она же очень старая!
— Почему старая? В позапрошлом году шестидесятилетие справляли. Бойкая еще!
— Та-ак! — протянул Константин Семенович. — Значит, четверо нас. Я, ты, Качалова и Холмогоров. Это приятно! Познакомился сейчас с Ксенией Федоровной…
— «Колобок», — с теплой улыбкой проговорил Аким Захарович. — Она у нас энтузиастка. Не смотри, что маленькая! Энергии хватит на десять человек. С завучем всё время на ножах, и вообще со многими… Невоздержанная на язык!
— Мне она понравилась.
— Ну еще бы! Ты с ней поладишь.
— А ты по-прежнему рисование и черчение ведешь?
— Да. Переводим бумагу.
— А сам? Пишешь?
— Немножко малюю… от нечего делать, — пробубнил учитель. — Для души.
Буян обследовал кучи и кружным путем вернулся к хозяину. Обнюхав ноги Константина Семеновича, он хотел прыгнуть ему на колени, но раздумал и улегся под скамейкой.
— Ну, а вообще как работается? — спросил через минуту Константин Семенович. — Что-то ты не очень доволен…
— Особенно восхищаться нечем. Я потому тебя и не поздравил. Конечно, я рад работать опять со старым товарищем… Но за тебя мне немного обидно. Ты бы мог и лучшую школу найти. Тебя знают, и любой директор возьмет.
— Помещение мне понравилось.
— А что помещение! Дело не в помещении. Дело в людях.
— Ты расскажи подробней. Чтобы я мог на первых порах как-то ориентироваться.