Новый директор

Матвеев Герман Иванович

— Садитесь, пожалуйста! — предложил он, пододвигая кресло.

Анастасия Федоровна села, достала платок и вытерла капельки пота на лбу, около губ, а затем и руки.

— Надеюсь, что сейчас вы не выгоните меня из школы? — с натянутой улыбкой спросила она.

— А разве был такой случай в вашей практике?

— А разве вы уже забыли?

— Нет, я просто не знаю о таком случае.

— У вас неважная память, Константин Семенович, — всё с той же улыбкой проговорила инспектор. — Правильно я называю вас?

— Да.

— Как видите, я даже помню ваше имя, хотя мы с вами не встречались… Позвольте… Это было в пятьдесят первом году! Значит, прошло уже четыре года.

— Ваше

имя я тоже помню, Анастасия Федоровна.

— Как же вы могли забыть…

— Я не мог забыть. Я просто никогда не слышал о том, что вас, инспектора, выгнали из школы.

— Ну, может быть, и не выгнали буквально, в шею, но если преподаватель литературы заявил, что мне нечего делать на его уроке и вообще в школе…

— Вот это уже ближе к истине, но без «вообще». Подобный случай я помню очень хорошо. Помню так, словно он произошел вчера. Вы обратились к преподавателю литературы… Вы сказали так: «Надеюсь, вы разрешите присутствовать на вашем уроке?». Так?

— Возможно. А дальше?

— Он вам ответил примерно так: «Если от меня зависит разрешить или не разрешить, то я не разрешаю».

— И это было сказано в учительской, в присутствии всех учителей, — прибавила Анастасия Федоровна. — А дальше? Я тоже всё отлично помню, словно это произошло вчера. Вы сказали, что мне нечего делать в школе, что никакой пользы, кроме вреда, от государственного контроля нет. Что я вселяю ужас и отвращение… Разве не так?

— Если точно, то не так. Действительно, я сказал, что вы глубоко заблуждаетесь, считая, что присутствуете на обычном, рядовом уроке. Сказал, что вы нагоняете страх не только на преподавателей, но и на учеников…

Анастасия Федоровна взглянула на слишком уж бесстрастное лицо Горюнова и задумалась. Разговор принимал неприятный оборот, и вряд ли следовало его продолжать. Воспоминание о конфликте подняло в душе женщины много мути… Припомнилось, как в течение целого месяца разбирался этот случай. Она до сих пор считала себя незаслуженно обиженной, а выходку Горюнова — выпадом не только против себя, но и против существующей системы государственного контроля. Конфликт, по ее мнению, был политический. Никаких идеологических разногласий, на которых в то время настаивал Горюнов на комиссии, она не видела и не могла о них даже думать, потому что всегда действовала на основании существующих положений и инструкций министерства просвещения. Особенно обидным и запомнившимся на всю жизнь была фраза учителя о том, что «иметь партийный билет в кармане мало, надо его иметь еще и в голове». Учителя поправили, и кто-то заметил: «Не в голове, а в душе». На это он возразил: «Да, но идею нужно не только чувствовать или знать, но и понимать и разделять». Одним словом, если поверить Горюнову, то она, Тощеева, была неумной, беспринципной, тщеславной дамой, стоявшей на идейных позициях буржуазной педагогики, или, по выражению Макаренко, «дамсоцвосом». Горюнова выжили из школы. Да иначе и быть не могло. Не мог же работать в школе учитель, так резко, непримиримо критиковавший постановку учебно-воспитательной работы. Анастасия Федоровна знала, что среди учителей немало таких, как у Горюнова, настроений, что некоторые с радостью присоединились бы к нему. Но они молчали. А что они думали, это никого не касалось. Бывали, конечно, нездоровые выступления на учительских конференциях и раньше, но они получали такой отпор, что пропадала всякая охота им подражать.

— Что же мне делать, Константин Семенович? — со вздохом спросила инспектор. — Не понимаю почему, но меня прикрепили к вашей школе. Я бы, конечно, отказалась, если бы знала, что вы здесь директорствуете.

— Почему?

— Ну как почему… Воспоминание о нашей ссоре, оно,

как бы сказать… не поднимает настроения. Самолюбие мое здесь не играет никакой роли. Я не самолюбива и не мелочна, но ведь вы во многом не соглашались и не согласитесь со мной, а это вопрос принципиальный.

— Зато вы со мной согласились, — проговорил Константин Семенович.

— Я?

— Да. Вы только что об этом сказали.

— Ах, да… политехнизация! Ну, это само собой разумеется. Решение партии обязывает и вас и меня внести какие-то улучшения в учебно-воспитательный процесс…

— Так в чем же дело?

— Улучшения — это одно, а ломка — другое. Опытная школа! Меня обязали помочь вам организовать работу по-новому, а вы… Захотите ли вы принять мою помощь?

— Почему же нет? Я никогда не отказывался от разумного совета или предложения.

— Да? Ну что ж… Попытка, говорят, не пытка. В конце концов никогда не поздно…

Она не закончила фразы и замолчала. Молчал и Константин Семенович.

— Ну, хорошо! — продолжала она со вздохом. — Постараемся забыть то недоразумение и построим наши отношения на новых началах. «Кто старое помянет, тому глаз вон». Вы согласны?

— Согласен.

— Тем лучше. В конце концов и я и вы делаем одно дело и совсем не в наших интересах делать его хуже.

— Святые слова.

— Тем более сейчас, когда партия и правительство снова ставят перед нами вопрос о дальнейшем улучшении учебно-воспитательной работы. Я думаю, что вам интересно узнать, что в самом недалеком времени произойдут какие-то серьезные изменения. Все упорно об этом говорят. Во что они выльются, гадать не будем, но я точно знаю, что реформа школы не за горами. В Академии педнаук готовится важный документ… Вы читали доклад министра? Он был опубликован в «Советской педагогике» весной… кажется, в третьем номере.

— Читал. Хороший, содержательный доклад. Откровенно говоря, я даже не ожидал.

— Вот как? А чего вы ожидали?

— Ожидал я другого… Общих фраз, риторику, — с улыбкой ответил Константин Семенович. — И представьте, приятно разочаровался. Доклад самокритичный, и в нем много конкретного, жизненного материала.

— Очень приятно слышать… Но ближе к делу. Константин Семенович, я бы хотела иметь от вас план или хотя бы на первое время ваши соображения о том, как вы намерены строить работу. Я изучу, мы вместе обсудим и внесем нужные исправления.

— Исправления? — спросил Константин Семенович, подняв брови. — Мне кажется, что об исправлениях еще рано говорить. Я даже не принял окончательно школу. Было бы лучше, если бы вы, Анастасия Федоровна, предложили нам план или, как это приняло говорить, спустили план!

— Я? Но ничего такого… как бы это сказать… экстравагантного я не могу вам предложить. Учебный план есть в объяснительной записке министерства, методические письма, инструкции и приказы министерства… Вот, вот! — сказала она, увидев, что Константин Семенович достал из-под бумаг солидную книгу. — «Справочник директора школы». Какое издание?

— Пятьдесят четвертого года.

— Прекрасный сборник, и в нем всё есть!

— Ну а если есть, то зачем еще какой-то план? Программы остаются прежние…

— Но вы же будете писать планы: годовой, четвертной, недельный…

— Что-то писать, конечно, буду, но что именно, еще не знаю. Нужды в таких планах пока не ощущается.

— Константин Семенович, неужели вы против планирования?

— Нет, я не против планирования, я против формализма в планировании. Нельзя писать планы ради планов. Когда нам понадобится для работы… Вот, например, наш завуч уже работает над расписанием, и не просто переписывает прошлогоднее, а заново… У нее очень трудная работа!