Новый директор
Шрифт:
— Позвольте, а разве это не одно и то же? Что в лоб, что по лбу!
— Нет. Разница громадная. Разница принципиальная. Попробуем выяснить… Скажите, пожалуйста, что будут делать дети на уроках труда?
— Учиться.
— Чему учиться?
— Ну я не знаю… Нас справедливо упрекали в том, что юноши, кончая школу, не могут гвоздя вколотить…
— Или электрическую пробку починить, — подсказал Константин Семенович.
— Да, да! Именно пробку. Но не только пробку. Они будут учиться клеить, шить, строгать, пилить…
— А зачем?
— Что значит зачем? Чтобы уметь… знать! — всё больше горячась, доказывала инспектор — Учат же они на уроках таблицу
— Да, учат и тоже не знают, зачем учат. Учат в обязательном порядке, по принуждению, формально… Отсюда и зубрежка, подсказка и все остальные пороки… А что может быть хуже формализма среди детей? Отвратительное явление! Однако формальное отношение к делу немедленно появится и на уроках труда. Принудительный труд без цели, труд для отметки…
Константин Семенович воодушевился, но говорил он, пожалуй, не для инспектора, а для Ирины Дементьевны.
— Вы возражаете против принуждения вообще? — спросила инспектор.
— Нет. Принуждение или вернее — понуждение иногда нужно… Но когда есть точная, ясная цель, никакого принуждения и не требуется. Мальчик строгает и точно знает, зачем он строгает. Тогда он хочет строгать. Понимаете? Сам хочет, потому что, скажем, делает футбольные ворота или скамейки для своего стадиона. Когда он это знает, то и работать будет добросовестно, преодолевая усталость и некоторую однообразность дела. Он не будет отлынивать. И вот тут-то и начинается воспитание навыков, привычек. А когда поймет, то и полюбит дело. Вы говорили, что старшие классы ходят на завод два раза в неделю. Завод для них романтика, и все их мысли там. А как же ученье? Затем… почему два раза, а не каждый день? Нет. Мы не можем принять такой план. В нашей школе труд будет, во-первых, ежедневный. Труд должен стать потребностью человека, как и еда. Во-вторых, труд будет производительным… Я не буду доказывать вам, что домоводство в той форме, в какой его начинают вводить, должно воспитывать девочек с психологией домашней хозяйки. Кстати, семья охотно поможет школе именно в этом направлении. Нет. Мы с Ириной Дементьевной смотрим несколько иначе на политехнизацию…
Анастасия Федоровна повернулась к завучу, но встретила спокойный, равнодушный взгляд, словно та и не слушала своего директора.
— Никаких принципиальных расхождений у нас я не вижу, Константин Семенович. Ежедневный труд? Не возражаю. Если он не будет слишком перегружать детей. Производительный? Если вам удастся его организовать — не возражаю. Что касается старших классов, то вы упускаете возможность дать им профессию… Но к этому вопросу, так или иначе, придется еще вернуться. Я бы хотела послушать соображения товарища Полежаевой, как завуча.
— Сейчас я ничего не могу сказать, — проговорила Ирина Дементьевна, покосившись на директора. — Я не готова, — прибавила она, пересаживаясь на другой стул, в угол комнаты.
— Да. Ирина Дементьевна недавно вернулась в город и не успела еще как следует оглядеться.
— Ну что ж… Понимаю. Когда же мы встретимся, в следующий раз? — спросила Анастасия Федоровна, вытаскивая записную книжку.
— Зачем?
— Ну как зачем? Надо же продолжить разговор!
— Вы меня извините, но чем дальше, тем меньше будет у нас времени для разговоров. Школа — сами знаете! Мне кажется, что лучше всего договориться так… Как только у нас появится потребность поговорить, мы вам позвоним. Ну, а вы? Это уж ваше дело. Вы работаете по плану, и наша школа там записана. Всякие обследования, инспектирование…
— То есть другими словами — приходите по плану!
— Вот, вот! — шутливо подтвердил
— Сложный вы человек… — сердито пробурчала инспектор.
— Да, да, — смеясь согласился он. — Очень сложный. Трудно раз-ма-ты-ва-емый…
37. Серьезные проблемы
Ирина Дементьевна стояла у окна, наблюдая, как на пустыре какой-то пятиклассник гонялся за другим с метлой.
— Настроение испортила! — с досадой проговорила она, когда Константин Семенович, проводив инспектора, вернулся в кабинет. — У меня было такое хорошее настроение… — неожиданно прибавила она и отошла от окна.
— Эта самая женщина… — начал Константин Семенович, усаживаясь за стол. — Помните, Ирина Дементьевна, я говорил вам, что мне пришлось покинуть школу? Анастасия Федоровна приложила немало усилий, чтобы выжить меня, и, по существу, она и была причиной ухода.
— Расскажите подробней, если не секрет?
— Секрета тут никакого нет. Тем более что это «дела давно минувших дней», — задумчиво сказал он. — В те дни она любила внезапно появляться в школе, посещать уроки, расспрашивать родителей, и все знали, что ее приход предвещает скорое обследование. Учителя почему-то панически ее боялись. При виде ее начинали заикаться и, что называется, лишались дара слова. А ей это очень нравилось. Это был своего рода психологический садизм. Однажды в учительской, не знаю, какая муха ее укусила, но она вдруг обращается ко мне с просьбой разрешить ей присутствовать на моем уроке. А я не разрешил.
— Правильно!
— Нет, это, конечно, неправильно. Она всё-таки инспектор, с большими полномочиями, но так получилось… Затем я высказал всё, что думал по поводу ее деятельности и поведения. Строго говоря, я сделал несколько критических замечаний в самой товарищеской форме, вежливо, без криков, без резкостей. Ну, просто сказал правду в глаза. То, что все думали. Но увы!.. Вам не трудно представить, какой она подняла тарарам. На комиссии… Да, да! была назначена комиссия для разбора дела. Там я пытался перевести вопрос на принципиальную почву: о методах контроля за работой школ вообще. И должен сказать, были очень интересные предложения! Но всё это, конечно, осталось на бумаге. Формализм! Вот самая опасная, трудноизлечимая болезнь с ужасными осложнениями и последствиями. Особенно в школе. Учитель-формалист. Учитель-карьерист. Какой он вред наносит…
Константин Семенович замолчал и, подойдя к окну, некоторое время рассеянно наблюдал за расшалившимся мальчиком с метлой. «Дела минувших дней» растревожили душу.
— Откуда это у нас? — страстно продолжал он. — Как могло случиться, что на здоровом теле молодого государства появились такие нарывы, как чинопочитание, бюрократизм, равнодушие к человеку, неуважение к закону, подхалимаж?..
— Ну это риторический вопрос и неправильная предпосылка! — иронически заметила Ирина Дементьевна. — Вы Ленина помните?.. «Здоровое молодое тело» должно было принять наследство… Поневоле. В наследстве и почва…
— Да, я это знаю, — кивнул головой Константин Семенович. — Это у меня от горечи вырвалось… Как ненавидел Ленин бюрократизм, формализм!.. — воскликнул он вдруг. — Ленин видел в них главную опасность… Как жаль, что такие, как Тощеева, мешают нам!
— Расскажите еще о ней.
— А что о ней говорить, Ирина Дементьевна. Была она когда-то преподавателем и, может, даже неплохим преподавателем. Потом ее пересадили в другие условия. Там она вообразила себя начальником и решила, что школы для нее, а не она для школ.