Новый год с летальным исходом

Мелякина Оксана

Мне не хотелось выходить из дома, но глупая надежда на то, что стоит оставить заявление и Инна будет дома, заставила меня вернуться в милицию. Я долго подбирал слова, заполняя бланк заявления.

Я почувствовал себя очень слабым. Вернувшись, я, так и не разобрав постель, лег на диван и уснул. Я проспал до самого вечера и проснулся от трели звонка. Вскочив, я подбежал к двери, не глядя в глазок, открыл, но слова радости и упрека уже готовые сорваться с губ так и не прозвучали. На пороге стояла Лиля.

— Инна вернулась?

— Нет, проходите.

Мне, почему то не нравилась дружба жены с этой Лилей, и сама Лиля мне не нравилась. Я всегда обращался к ней на вы. Это обращение, на мой взгляд, указывало на дистанцию в отношениях

и защищало от глупого панибратства и вторжения в личное пространство. Она, вероятно, чувствовала мою неприязнь и в свою очередь тоже старалась держать дистанцию.

Лиля прошла на кухню, присела на краешек табуретки и внимательно глядела на меня. Я ходил по кухне взад и вперед, заваривал чай и нарезал бутерброды.

— Почему вы ничего не делаете, чтобы её найти?

— Я сделал что мог. Я обзвонил все больницы — её нигде нет.

— А милиция?

— Я был там вчера и сегодня. Оставил заявление о её пропаже.

Мы помолчали и я добавил:

— Я делал все, чтобы она была счастлива.

Почему Лиля молчит и сосредоточенно смотрит на рисунок на обоях?

— Вы не верите, что она была со мной счастлива?

— Верю…

Я с досадой подумал, что это прозвучало как-то неестественно, и что она смотрит на меня осуждающе.

— Она жаловалась, что мы живем скучно?

— Она вообще никогда не жаловалась.

— Что она говорила обо мне?

— Она редко говорила о вас, но если упоминала, всегда говорила, что вы добрый.

— А не было ли у неё знакомых, которых я никогда не видел?

Мне снова стало неловко, вопрос выглядел, как будто я подозреваю Инну в измене. И я тут же сам ответил на свой вопрос:

— У нас не было тайн друг от друга, я бы знал.

Лиля не стала отвечать. Вежливо отказалась от чая и ушла. И снова все по кругу. Тревога, надежда, сомнения, отчаяние и снова надежда. Я даже и не представлял себе, насколько привязан к Инне. Только теперь, когда её не было рядом — я это ощущал, причем ощущал физически, тревога и страх выжигали меня изнутри. В какой-то момент я подумал, что все вокруг стало серым. Все предметы окружающие меня стали серого цвета различной интенсивности. Даже уличная жара была сизо-серой, даже яркое солнце, абсолютно все. Миру совсем не помешала бы генеральная уборка.

Мои размышления прервал звонок в домофон, я снял трубку и незнакомый женский голос уточнил мое имя и сообщил, что мне пришла телеграмма.

Герман выдохся и замолчал. Для него этот рассказ был слишком длинным. А мне стало интересно, что же было дальше. Но я тоже молчала и терпеливо ждала продолжения рассказа.

— Это действительно была телеграмма. От Инны — Герман наморщил лоб — Странно, что мельчайшие детали тех дней я помню, словно это было вчера, а вот точный текст телеграммы не помню. Я помню, что Инна просила не искать её и писала, что больше не хочет меня видеть и согласна на развод. Я отнёс телеграмму в милицию. Там все проверили, и оказалось, что отправлял это послание от имени Инны какой-то мужчина, по описанию смахивающий на меня.

— Это тебе в милиции сказали?

— Да, а еще мне сказали, что есть большая вероятность того, что это я сам каким-либо образом расправился с женой и избавился от тела. А чтобы отвести от себя подозрения имитирую её пропажу. И спасло меня от ареста только то, что в то время когда была отправлена телеграмма, я находился у них и писал заявление о пропаже Инны.

— А нашли того, кто отправлял телеграмму?

— Нет. Зато нашли родителей Инны.

— А разве вы не были знакомы?

— Нет. Вначале Инна вообще не упоминала о родителях, а потом как-то обмолвилась, что мама у неё умерла, а отец снова женился. И когда ей исполнилось пятнадцать лет, у мачехи родились двойняшки, а Инну отдали в интернат. И этого она отцу простить не может. Она говорила, что с восемнадцати лет не поддерживает связь с семьёй отца и ненавидит детей. Собственно

поэтому у нас их не было. Но на самом деле оказалось, что и мама, и папа вполне себе живы и здоровы. Правдой было только то, что Инна не поддерживает с ними никаких отношений. В глазах родителей я видимо тоже выглядел злодеем, погубившим их дочь. Почему я не настоял на знакомстве с родственниками? Я вновь и вновь спрашивал себя об этом. И понимал, что мне удобней и легче принять рассказ Инны. Я говорил себе, что не стоит вмешиваться, что это было в её жизни до меня и не имеет ко мне никакого отношения. Да много чего я себе говорил. Если человек хочет найти себе оправдание — он найдет. На самом деле мне просто не хотелось ни с кем делить Инну. Мне нравилось, что в её жизни есть только я, а в моей только она. Казалось, что это идеальный вариант для построения отношений — никто никогда не вмешивается.

— А твои родители? — задала я вопрос вертевшийся у меня на языке с того момента, как услышала рассказ о родителях Инны.

— С моими родителями тоже всё не так просто. Мама родила меня в семнадцать лет. О том, кто мой отец я узнал уже взрослым. Мы даже встретились с ним, посмотрели друг на друга и разошлись. Мы совершенно чужие друг другу люди. Ни у меня, ну у него не появилось желания общаться дальше. А мама вышла замуж и уехала с мужем в Канаду. Я жил с бабушкой и дедушкой. Сейчас они уже умерли. Когда я женился, мама один раз приезжала познакомиться с Инной. Они поладили, правда, особой душевности в отношениях я не заметил.

— Твою жену нашли?

— Нет. Никаких следов больше. Из милиции приходили, расспрашивали соседей, всех у меня на прежней работе, никто ничего плохого не сказал, но и никаких следов больше не было. Даже мужчину отправившего телеграмму не нашли. Знаешь, я очень надеюсь, что у неё все хорошо, и она живет пусть и далеко.

За разговором мы пропустили наступление нового года. И хотя телевизор работал, и я, и Герман банально прослушали поздравления и бой курантов. Я ковыряла вилкой остывшую рыбу и размышляла. Многое в этой истории казалось мне странным и нелогичным. Либо Герман рассказал не все, либо мы слишком по-разному оцениваем происходящее вокруг.

При всем при этом мое убеждение, что не Герман виновен в смерти директора не покидало меня ни на мгновение. Не знаю, кто мог всё подстроить, но точно не Герман. Он, будто почувствовав мои мысли продолжил:

— И если когда Инна пропала, её предполагаемое убийство считалось только одной из версий происшедшего, то сейчас я оказался замешан в настоящее убийство.

А ведь с таким же успехом меня тоже можно обвинить в смерти шефа. Да кого угодно можно обвинить. И если у меня или кого-то ещё не было никаких контактов с директором, это не значит, что не было причин для ненависти. Мне сложно представить, за что можно ненавидеть человека до такой степени, чтобы убить, но чего только не бывает. А может это холодный расчет конкурентов? Но как ни крути — я не находила в чем это может быть им выгодно. И вообще я не видела людей, которым убийство директора приносило хотя бы гипотетическую выгоду. И хотя я точно знаю, что не имею никакого отношения к убийству, и Герман тоже — по спине у меня пробежал неприятный холодок. Убийца кто-то из тех, кого мы знаем, а никто ничего не заподозрил. Пожалуй, есть только одна возможность все выяснить.

— А давай найдем того, кто убил директора — совершенно неожиданно для себя выпалила я.

— А мы сможем?

— Конечно! Посторонних там не было. Значит это кто-то из наших. Для начала нужно выяснить, кому это могло принести выгоду, и проследить за этими людьми.

— Тогда, прежде всего, нужно следить за мной.

— Почему за тобой? — наверное, я не смогла сдержать раздражение в голосе. Ну, в самом деле, как иногда говорят в кино — это возмутительно. У человека какая-то мания обвинять себя во всем. И ведь умный мужчина! Во всяком случае, до сих пор производил такое впечатление.