Новый год в октябре
Шрифт:
– Опустился! – рычал он, выволакивая из антресолей и с грохотом бросая на паркет пластиковые башмаки, бугель и лыжные палки. – Вот тебе обжираловка, валяние в постели, сигареты проклятые! Все, курево – к черту, он главный акционер всех табачных концернов и лавок! Подъем – в шесть, час – зарядка; секция каратэ, бассейн, сауна… В здоровом теле – здоровый дух. Враки, конечно, чаще – наоборот… Но дух, это Бог с ним, с духом…
… Декабрьское утро ворожило глаз своей тишиной и светлостью. Пыль мелких снежинок искрилась в воздухе. Голубые сугробы тяжело обвисали с крыш. Раскаленный шар восходящего
Гудела печка, хрустел ледок под колесами, и бело–голубой мир, залитый солнцем, по–утреннему обновленный, был словно околдован каким–то праздничным весельем зимы.
И вот знакомый домик, ютящийся на склоне горы, красная рогатка мачты подъемника… Все это когда–то создал он, Прошин, заразив увлечением своей юности – горными лыжами – едва ли не половину НИИ; выбил деньги, создал секцию, договорился о предоставлении склона с городскими властями, а затем, не то охладев к реализованной идее, не то обленившись, предоставил инициативу другим – тем, кто докрутит гайки, уберет мусор… А он, как сегодня, с патриаршим достоинством нанесет визит, покатается всласть, похлопает по плечам прошлых единомышленников, пекущихся ныне о его детище, и без забот покатит обратно.
Солнце поднялось уже высоко, ровно и плотно заливая холмы. Сухой морозный воздух щекотал горло.
В отдалении простирались городские окраины: серые бесконечные новостройки, проплеши пустырей, черные неровные зубья заводских труб и над их оскалом – сиреневые кляксы дыма.
– Начальство на пути к здоровому образу жизни! – услышал Прошин за спиной.
Обернулся. Лукьянов. Рядом с ним – внуки – мальчик и девочка в толстых, домашней вязки, свитерах.
– Любуетесь на индустриальные выхлопы? – Лукьянов указал палкой на городскую панораму. – Знаете, я тоже смотрю и понимаю Романа. Не зря ему хочется рвануть подальше от города. Здесь, на этой горке, мы как белые медведи в бассейне зоопарка. Кстати, хлорированном. А он хочет туда, где торосы, а не «горки здоровья». Ну, вы катайтесь, – подтолкнул он вмиг оживившихся ребятишек. – Но осторожно… С середины… Вы слышите? – А те уже летели вниз, лихо огибая вспучившие трассу бугры в темных подпалинах оголенной смерзшейся почвы.
« И ведь в этих детях, в заботах о них, для него смысл! – Прошин с любопытством, будто впервые, осмотрел Лукьянова с ног до головы. – Или всего лишь иллюзия смысла? А вдруг и я приду к тому же? Или горько раскаюсь в вакууме старческого одиночества? А ведь пока есть время…»
– Они вымотали из меня все нервы! – поделился Лукьянов, перчаткой отирая лоб. – Кстати, вы поосторожнее, снега мало… Вон напоминание для лихачей… – Кивнул на противоположный холм. Высившуюся там полуразрушенную часовенку окружало заброшенное кладбище. Снежная вата свисала с покосившихся крестов; вороны, притихнув от холода, жались друг к другу на гнилых могильных изгородях.
– Птички и те сегодня не каркают, – сказал Прошин. – В вас заложен потрясающий талант предостерегать людей, одновременно портя
– Предостережение – суть проявления доброжелательности, – сказал Лукьянов. – А у меня к вам разговор… Не знаю, уместен ли, поскольку связан с работой…
– Бога ради. – Прошин захлопнул «лягушку» крепления и нетерпеливо притопнул лыжей.
– Вы… оказались неправы в отношении многоячеечного датчика, хотя ссылались на медиков. Я все выяснил.
– Да? – растерялся Прошин.
– Да. Сканирующий датчик гораздо удобнее.
– Слушайте, – сказал Прошин мрачно. – И запоминайте. Первый вариант представляется мне, руководителю, вполне приемлемым. И точка. – Он натянул очки, и в мире отделенном от глаз желтой пластмассой светофильтров, будто вспыхнуло еще одно солнце. – И вообще, – прибавил примирительно, – не портите себе нервы. Их нигде не ремонтируют. – Он приветственно поднял ладонь и ринулся вниз.
Сабельно засвистели стальные канты лыж, рассекая снег на виражах, упругая синева воздуха ударила в лицо звенящей живительной свежестью, замерло сердце от скорости, и захотелось с восторгом обнять этот холодный, светлый мир, в одно мгновение открывший суть остраненного чуда жизни.
У подножия холма он постоял, переводя дыхание и наблюдая, как по склону стайками скатываются лыжники в пестрых комбинезонах. В одном из лыжников он признал Глинского. Сергей шел по трассе мастерски, с элегантной небрежностью выписывая «змейку», и Прошин невольно залюбовался точностью его движений. Однако в конце трассы гармония небрежности и точности нарушилась; огибая бугор, тот не удержал равновесие и медленно, будто сопротивляясь неодолимой силе, начал заваливаться набок… И в облаке снежной пыли, неуклюже, сшибая флажки, Сергей скатился прямо к ногам Прошина.
– Да будет тебе земля пухом! – поздоровался с ним тот.
– А, и ты здесь. – Глинский досадливо отряхивался.
« И ты здесь… – повторил Прошин мысленно. – Ну. Сволочь! Как бы ты здесь катался, если бы в один счастливый для тебя день не встретил меня!»
– Ты один? – спросил он. – Или с возлюбленной?
Глинский повернул к нему румяное небритое лицо. Глаза его, прозрачно слезящиеся от мороза, были ироничны и злы. Ничего не ответив, отошел, выдернул из сугроба отскочившую лыжу, пристегнул ее и покатил к подъемнику.
«Дрянь, – беспомощно, с обидой думал Прошин, смотря на оранжевое пятно куртки Сергея, видневшееся среди разноцветья иных. – Вот уж воистину: творя добро, не рассчитывай на ответное…»
У подъемника Прошин столкнулся с Ворониной. Еле кивнул, глядя мимо нее; накинул легкую плашку бугеля на трос и, чуть откинувшись назад, заскользил вверх по колее лыжни.
Настойчивый встречный ветерок зло и упорно холодил грудь. Он подумал, что надо бы зайти в гостевой домик – посидеть там, остыть, переодеться, но тут же представилось окружение папаш и мамаш, пичкающих в тепле своих чад компотами и наставлениями о пользе компотов; разговоры тех, кто приехал сюда с женами, невестами, друзьями и – передумал.