Шрифт:
Андрей Молчанов
Новый год в октябре.
Глава 1
Это было его привычным удовольствием: когда бетонная ограда неслась навстречу, заполняя лобовое стекло, он резко тормозил; машину кидало юзом, и, чуть завалившись на бок, она обессиленно замирала перед воротами. Но сегодня подвели отвыкшие от руля руки – «Волга» чиркнула крылом о сваю забора, содрав черную кожицу эмали, хрупнуло стекло фонаря, и дешевый кураж справедливо обернулся неприятностью.
День
Уже начинало светать, уже различался черный далекий лес на востоке, неровные пики елей… Накрапывал беспросветный октябрьский дождь. Поздняя московская осень… И трудно поверить, что еще вчера он бродил по выжженным солнцем аллеям Ред Форта, сидел в баре, подставляя опаленное зноем лицо под могильное дыхание кондиционера, а потом, выбравшись из живительного полумрака, вновь окунался в карнавал красок и звуков восточного города. Еще вчера, слоняясь в гвалте базара меж дощатых лотков, заваленных мохнатыми кокосами, полумесяцами бананов, глядя на блекло–коричневых кобр, покачивающихся под сипение флейт, он отказывался верить, что пройдут какие–то часы, он очутится в ином, заштрихованном дождем мире, и машина будет нести его по мокрому шоссе за город, к кучке сросшихся зданий, заслоненных чашами антенн, к НИИ. И часы истекли, и он снова здесь, и ветер не поднимает опахала пальм, а качает верхушки голых тополей, обрывает скукоженную листву, и не простирается над ним океан нежнейшей голубизны – серая, беспроглядная пелена висит над головой; и холодок, струящийся в окно и столь желанный тогда, так хочется заменить раскаленным воздухом Индии, столь желанным сейчас…
Стальная рука шлагбаума приподнялась в ленивом приветствии. Отъехала в сторону, громыхая железом, створка ворот… Прибыл.
На двери кабинета поблескивала черным стеклом и позолотой табличка: «Начальник иностранного отдела». Первый сюрприз. И первый вопрос: кто столь любезно подсуетился в его отсутствие и что за цель суеты? Впрочем, вопрос несложен. Лукьянов. Первый зам, наипервейший враг, а цель: приколотив стекляшку, посеять сомнение в умах – мол, кто же вы, Алексей Прошин? Шеф головной лаборатории или некоего символического отдела? Сквозь тактику легко угадывается стратегия: старый лис рвется к теплому месту. И ведь прорвешься когда–нибудь, Федор Константинович! Ты из мужиков терпеливых, крепколобых, умеющих высидеть, выждать и взять.
Ключ повернулся в замке, и по глазам резанула неуютная, музейная чистота кабинета. Подоконник – снежная белизна. Натертый паркет. Гладь письменного стола без единой пылинки. И моментально вспомнилась картина месячной давности: ворохи бумаг, замызганный пол, грязь, набитая окурками пепельница…
Прошин довольно сощурился, вспомнив, как отъездом, оглядев весь этот развал, предложил заместителю второй ключ. Хитрость удалась: чистюля Лукьянов отлично заплатил за аренду кабинета.
Ткнул в кнопку селектора.
– Начальника гаража. Зиновий? Салют, Алексей… Зайди.
Рабочий день начался. В кубиках институтских корпусов дрожащим люминесцентным светом вспыхивали окна. Небо светлело, ночная его темь размывалась мглистой белесостью, и Прошин, тупо смотревший в окно, внезапно понял: в небе, пусть пасмурном
Глинский. В НИИ Сергей слыл первым красавцем. Синеглазый, с длинными черными волосами, изящный, он был красив той хрупкой, застенчивой красотой избалованного юноши, что сразу приковывает внимание женщин, а у мужчин вызывает презрение.
– Привет первой ласточке, – очнувшись, сказал Прошин.
– Местному ворону, скорее… Это ты ласточка. Элегантен. Прилетел из теплых краев. Только к зиме как ни странно. Загорел…
– Сие не загар. – Прошин раскрыл портфель. – Я пожелтел от напряженного труда… Держи, – он протянул сверток, – Ты просил что–нибудь экстравагантное? Пожалуйста: шкура питона. Можешь повесить на стенку. Будет прекрасное пугало для клопов.
– Тут… новости кое–какие… – неуверенно начал Глинский. – Нам по приказу директора поручено разработать анализатор клеточных структур для института онкологии. Представитель их приезжал… Нужно сделать аппаратуру, фиксирующую локализацию опухоли и метастаз. Дают, короче, больному изотоп, и злокачественные клетки начинают накапливать его в большем количестве, чем здоровые. Такая идея.
– Стоит отлучиться! – Прошин резко встал, сунул руки в карманы и, покачиваясь, некоторое время глядел в окно.
Ветер мел дождевыми веерами по пятачку институтского дворика, осыпал моросью стекла, врезался в металлический створ ворот, жестяно ухающий от его ударов.
– А ты представляешь, что значит – создать такой аппарат? – обернулся он к Глинскому. – Это пять лет, если ты гений и оптимист, и семь – если обычный, трезво мыслящий человек. Неужели нельзя было как–то отвертеться?
– Так. А что я мог? – Сергей сел в кресло. – Ну? Ты кого за себя оставил? Лукьянова. Кто в договоре расписывался? Он! А твой августейший папаша…
– Тихо! – Прошин швырнул на стол спичечный коробок. – Разговорился! А директор…
– А директор на мое предложение отложить вопрос до твоего приезда ответил, что твой приезд ничего не решит. Да и чего ты взъелся? Работа стоящая…
– Стоящая! – Прошин развел руками. – Да мне же теперь неотлучно придется торчать в этой дыре, иначе узаконят должность начальника иностранного отдела, и лаборатория отойдет к Лукьянову. А лаборатория, милый, это реальная власть, это ценности, перспективы диссертаций – у тебя кандидатской, у меня докторской… А на канцелярской должности – хоть в министерстве, хоть в нашей конторе своего у тебя – как у церковной крысы.
В дверь постучали, и вошел начальник гаража.
– А вот и Зиновий, – молвил Прошин устало.– Садись, дружище, поговорим о безотрадных делах наших. Как у тебя–то, кстати?
– Да… все путем. – Пожилой механик, одетый в телогрейку и кирзовые сапоги, чувствовал себя скованно, отражаясь в полированной мебели и зеркалах.
– А у меня проблемка. – Прошин обнял его за плечи. – Тюкнулся с дурру на машинке. Крыло и фонарь. О, чуть не забыл! – Он порылся в ящиках стола и извлек запыленную бутылку виски. – Держи. Доставлено из древней Индии. Жидкость вполне приемлемая.