Новый Мир (№ 1 2005)

Журнал Новый Мир

 

2

И она прислала мне письмо, целиком посвященное старице. Написала, понятно, по-татарски, написала, понятно, от руки, почерком старательным, с наклоном, все-таки бывшая учительница. Подбирала слова очень простые, чтобы сын понял. И все равно смысл половины слов мне неведом.

Но о чем письмо, я, конечно, понял.

Сынок, писала она, ты спросил про нашу старицу, которая когда-то не была старицей. А была она речкой, ты разве забыл? Здесь проходило русло. Однажды в половодье прямо перед селом случился ледовый затор, вода хлынула прочь и промыла новое

русло через луга. Когда ты ходил в школу, в старице росли купавки, гуляла рыба, по дну ползали раки и пиявки — здоровая была вода. Она была чистая, потому что одним концом по-прежнему соединялась с речкой. Но в последние годы ты редко приезжал, поэтому не обратил внимания: новыми вешними водами и на устье намыло песку, образовался перешеек, даже выше самого берега. Наверное, потому, что тут кружило течение и сюда с усилием поторкались льдины. И вот уже три или четыре года, как старица умерла. Она летом цветет. Вода в ней не обновляется. Рыбу всю вычерпали с бреднем подростки, раков — шофера с “КамАЗа”, пиявок — врачи из больницы. Говорят, пиявки снова, как и раньше, полезны... Риабльтированы, так, сынок? А в прошлом году и совсем ужас, ужас случился! Один шофер мыл бензовоз, был пьяный, что-то не так повернул — и бензин потек в старицу. А на берегу мальчишки жгли костер. Полыхнуло над водой — словно молния прошла... мальчиков обожгло, бензовоз взорвался, а вот самому шоферу ничего не сделалось — он в это время в стороне закусывал... только глаза стали красные, и пуговицы расплавились на рубашке, так говорят. Теперь в старице никто не живет, даже лягушки ускакали через кусты в речку. Шура говорит: должно пройти лет десять, пока перестанет пахнуть бензином из старицы.

Далее мать писала, что ей нравится новый президент, молодой, выступает без бумажки.

Но что плохо — лекарства нынче сделались дороги. Хотя Шура утверждает: лекарства старые, только названия у них новые и коробочки теперь красивые.

А вот хлеб в Татарстане подешевел. И куры, и молоко дешевле, чем в Сибири, мама в газете прочитала. Бедный сынок, я бы послала тебе посылкой, но ведь все испортится, пока дойдет...

 

3

Я ответил матери, стараясь писать буквы четко, делать их похожими на печатные. Подбирал слова тоже, в свою очередь, попроще, чтобы она поняла русский текст. Я просил ничего не присылать, не так уж все дорого в Сибири. А живут здесь подолгу, потому что — кедры, воздух ионизирован, как после молнии... да и зарабатываю я неплохо в своей геологической экспедиции...

И мама немедленно мне позвонила, как только, видимо, получила письмо. Хотя я просил ее, что не надо звонить, я сам ей буду звонить.

— Здравствуй, сынок.

— Исенме, эни.

— Как жизнь? Как погода, сынок?

— Барсыда айбат. Все хорошо, мама.

— Как Люба? — Это она про мою жену. — Люба хорошая.

— Спасибо, мама, все хорошо.

— Как Надежда Ивановна? — Это она про тещу. — Привет ей.

— Спасибо. Она тебе тоже кланяется.

— Надежда Ивановна очень, очень хорошая...

— А как твои-то дела?

— У меня все хорошо...

Но я чувствовал, что она звонит

неспроста. И вот наконец моя дорогая старушка тихим голосом, сдерживая рыдания (господи, что случилось? Не с Шурой ли?) начинает говорить по-татарски, что видела по телевизору наш город, возле которого много-много атомных бомб...

— Мама, это не бомбы! Это твелы... урановые сборки...

— Урановые, урановые! — подтвердила мама по-русски. И продолжала по-татарски: — Я слышала, если на этот склад упадет метеор или ударит молния, от вашего города останется одна большая яма... — И по-русски: — Диаметыр сто километыр. — И в голос запричитала.

— Мама! Эни!.. Откуда здесь бомбы, откуда молнии???

— Ты же сам написал: молнии. Надо большой громоотвод поставить, скажи начальникам. Или уезжай оттуда.

— Мама, я имел в виду свежий воздух! Ионизация, ионизация! А по телевидению глупости говорят! — Я уже сердился. — Зачем ты телевизор смотришь?

— А что же мне смотреть, сынок? Я в эти три окна все уже увидела и запомнила. Читать не могу — глаза болят. Радио слушать — голова кружится, да и новости... то убили, то подожгли... А в телевизоре люди ходят, не всегда одетые, но красивые.

Кажется, она уже иронизирует, несмотря на плачущий тон.

— Куда же мне смотреть, сынок? Я с помощью Шуры вчера сходила на старицу, посмотрела на нее, тебе письмо отправила. А сегодня твое получила. Ты мое еще не получил?

— Нет, мама. Спасибо, мама. Я внимательно прочту.

— Позвони мне, если сможешь.

— Сразу же позвоню.

— Спасибо, сынок, сынок.

— Тебе спасибо, мама. Я тебе сам позвоню. Меня не было неделю — летал на север.

— На самолете?

— Нет, на вертолете... Что, мама?

Голос ее снова еле слышен:

— Не летай на вертолете. Они падают.

— Да брось, мама! Наши не падают.

— Все падают. Я в газете читала в прошлом году. Поклянись, что будешь летать только на самолете. Который с пропеллером.

— Мама, там самолеты не садятся. Лес, горы.

— Хорошо, перед каждым полетом ты мне будешь звонить, а я буду просить.

— Что ты будешь просить?

— Я буду просить Аллаха, чтобы он не разрешил упасть вашему вертолету. — Слово “вертолет” она произносила по-русски, но искаженно: виртулит.

— Рахмат, эни. Спасибо, мама.

Попросив ее не болеть, слушаться Шуру, я положил трубку.

 

4

В следующем письме она вновь писала про нашу старицу, бывшую речку.

Когда речка была еще речкой, в ней во время половодья утонул отец мамы, мой дед. Он ехал на санях, льдины разошлись — и вместе с лошадью сани ушли в воду. И дед мой в тулупчике тоже утонул.

Бывают такие промоины, писала мама. Дальше я строк пять не понял. Я купил на днях татарско-русский словарь, порылся в нем, смысл отдельных слов мне был ясен (хэсрет — несчастье, муен — шея...), но что мама хотела сказать этими словами? Может быть, какое-то время дед плыл по шею в воде?