Новый Мир (№ 1 2006)
Шрифт:
— Да-да… — тихо произнес Троепольский, опустив глаза. — С памятью что-то… Ладно… Так или иначе… Пойдемте! — не оборачиваясь, позвал он сотрудника. — Я не показал вам кухни…
Он прошел в кухню, но на полушаге обернулся: мужчины и след простыл. Ничего не понимая, прислушался. Но… тишина. Никогда еще она не была так тягостна и печальна.
“Одиночество само идет ко мне”, — с горечью подумал Эдуард, выбегая под дождь. Вдогонку ему ударила молния и прогремел гром. Он успел несколькими огромными прыжками пролететь по дорожке, прежде чем сотрудник
— А, вы здесь… — оглянулся Эдуард. Врожденные вежливость и интеллигентность заговорили в нем, заставляя изменить убогое течение вечера. — Я думал, вы к себе ушли…
Немного помолчали.
— Понимаете, — проговорил Троепольский. — Виктория очень любит, эм-м… чтение… Чтение ей слаще воздуха… Представляете! — выкрикнул он, заглушая шум ветра. — Затворничество, ее нелюдимость и необщительность я объясняю лишь… лишь непогодой! Да-да! Непогодой!
На миг его мокрое от дождевых капель лицо, обращенное к распухшему черному небу, просветлело.
— Во время дождя на нее находит. Вы не представляете, — вздохнул он, подходя ближе, — как дождь может навредить! Все подъездные дороги размыты. Болото точь-в-точь! Кажется, глина сама заползает на тебя, подбирается медленно к самому горлу! Э-эх! Но вот завтра, — поднялся он на первую ступеньку, заметив папироску меж пальцев человека и облачко быстро развеивающегося дыма. — Завтра мы не узнаем Виктории! Когда взойдет солнце! Это будет внимательная жена, бескорыстная мать. Добрая, бесконечно добрая женщина. Другая…
— Ты не горюй, — сказал сотрудник, не глядя на предпринимателя. Глаза его были устремлены прямо в небо, поверх неспокойных деревьев на участке. — Я вон четверых на ножки поставил! И что ты думаешь? Каждый раз в меде купался?! Да ни в жизнь!
— Я понимаю… — прошептал Эдуард, когда собеседник отошел по тропинке шагов на двадцать и уже из поглотившей его темноты крикнул:
— Ты не горюй!
“Легко ему говорить, — подумал Троепольский. — Когда все трудности позади. Все устоялось и известно давно. Счастливый человек!”
В доме он озяб еще больше. Побродил из комнаты в комнату, не зажигая большого света, прошел на кухню, включил телевизор, выключил, немного посидел в тишине, потом принял душ — и стало легче.
“А ведь она даже не спросит, каково мне спать в кабинете на диванчике! Единственно, на какую щедрость могу рассчитывать, так это спать на полу у ее кровати и каждый час склоняться над ней со свечой в руке… Если это так тяжело для тебя, скажет она, вдруг открыв оцепенелые глаза, то представь, в какую копеечку влетит мне эта борьба!”
Троепольский заглянул в спальню. Как и в прежние дни, Виктория спала на спине, далеко запрокинув голову на подушках. Затаив дыхание, он в полумраке присмотрелся к силуэту любимой внимательней. Будет ли ночь действительно спокойной?
Затем прошел в кабинет, где отдыхал час назад, и присел на диванчик. Немного погодя прикрыл веки, задышал глубоко и тихо. Уже чуть позже, с удивлением разлепив глаза, Эдуард обнаружил в своих
Когда всюду стоял шум, глухой, тяжелый, сильный, жена и муж спали порознь в своих постелях. Сквозь щель неплотно прикрытого окна слабо дул ветер, и пламя ночника колебалось, и по стенам дома бесшумно ползали тени — целый мир бесформенных, полупрозрачных дрожащих пятен, и в густых потемках предметы теряли свои контуры.
Дыхание супругов затихало, но, спохватываясь, продляло жизнь.
Во сне Троепольскому привиделась фотография, и поначалу не ясно было, кого на ней оставили. Потом вдруг началось движение, свойственное мерцанию очень старых кинематографических лент, и обнаружилась толпа всевозможных родственников, облаченных в черные плащи и шляпы. Овладевшее ими беспокойство выдавало присутствие кого-то постороннего, с жизнерадостным восклицанием отстаивавшего причастность к торжеству. Притязания человека тусклым людям были малоприятны, и они всячески старались оттеснить его в сторону. Куда-нибудь в кусты.
Но тот, для разнообразия воспринимая навязываемую борьбу игриво, вдруг обнаружил недюжинную силу и для слабых, коих было большинство, стал просто невыносим. В конце концов он остался один.
Зачесал гребешком на пробор волосы, пригладил ладонью и замер в каком-то величественном изумлении. В спешке одернул лацканы пиджака, но неожиданно фотоаппарат накренился вправо, и, негодуя, человек вскинул руки вверх.
Сделал стремительный шаг навстречу, но, непонятно по какой причине, продолжил движение не быстро, а как-то… расплывчато. На каждую третью секунду и вовсе неуловимо для глаза. Считался пропавшим в тумане, но опять появился, с неровной улыбкой придвинувшись к объективу особенно близко…
К утру видение поблекло, выцвело и исчезло. Взошло солнце, и его лучи окрасили дом в белое. Без особенных усилий Троепольский проснулся на вздохе.
“Нужно было настоять! — первое, о чем он подумал. — Настоять! А Викуше сказать, что не права! Не права, дорогуша! Проявить себя на глазах у постороннего. Топнуть ногой!”
Соскочив с дивана, Эдуард заглянул в спальню, но подойти к жене совсем близко не решился, дабы не разбудить неловким шагом или несдержанным дыханием.
“Она ничего не услышит и не заметит, — решил Троепольский. — А во второй половине дня выйдет прогуляться и всплеснет руками: „Когда успел? Когда успел?..””
Ополоснув лицо холодной водой, он в одном халате и тапочках вышел на воздух. Дул чудесный теплый ветерок. После нежданной бури он был особенно приятен.
Сотрудника не пришлось долго искать.
Он сидел у пруда на корточках, посмеиваясь всплеску малой рыбешки. Роба его насквозь промокла и выглядела очень соленой. Решив без помощи последнего разгадать секрет неслышного травокошения, Эдуард начал, не выдавая себя, осматриваться в поисках замысловатого предмета и вскорости наступил на что-то.