Новый Мир (№ 1 2006)
Шрифт:
В полной темноте:
— Нет, тридцать пятый!
— Нет, тридцать третий!
— А я говорю тридцать третий!!
— Нет, это я говорю тридцать третий!!!
На два голоса, как молитву:
Не дай мне Бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил; не то, чтоб с ним
Расстаться был не рад:
Когда
На воле, как бы резво я
Пустился в темный лес!
Я пел бы в пламенном бреду,
Я забывался бы в чаду
Нестройных чудных грез.
И я б заслушивался волн,
И я глядел бы, счастья полн,
В пустые небеса;
И силен, волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
Ломающий леса.
Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь, как чума,
Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака
И сквозь решетку как зверка
Дразнить тебя придут.
А ночью слышать буду я
Не голос яркий соловья,
Не шум глухой дубров —
А крик товарищей моих,
Да брань смотрителей ночных,
Да визг, да звон оков.
АБ в квадрате.
10.10.05 10.00.
1 «Предположение жить. 1836». Составитель А. Битов. М., «Издательство „Независимая газета”», 1999.
2 Книга вышла при поддержке Внешэкономбанка.
3 «Болдинская осень. Стихотворения, поэмы, маленькие трагедии, повести, письма, критические статьи, написанные А. С. Пушкиным в селе Болдине Лукояновского уезда Нижегородской губернии осенью 1830 года». Сопроводительный текст В. И. Порудоминского и Н. Я. Эйдельмана. М., 1974. (Примеч. ред.)
4 Гальцева Р., Роднянская И. Журнальный образ классики. — «Литературное обозрение», 1986, № 3, стр. 51, 53.
5 Битов Андрей. Прорвать круг. — «Новый мир», 1986, № 12.
6 Здесь и ниже курсивом обозначен непушкинский текст (А. Б.).
7 Здесь Боберов опирается на выписанные Пушкиным латинские слова из Ювенала с их переводом на французский — прямой шрифт (А. Б.).
8 Мертвецы меня отвлекают ( франц.).
9(Грей) лицейские игры, наши уроки… Дельвиг и Кюхель<бекер>, поэзия ( франц.).
Художник Николай Ватагин
Хармс. В мастерской у Ватагина у стены на табурете сидит Даниил Хармс. Закинул ногу на ногу и задумался. Одет с претензией: клетчатый костюмчик — пуловер
Мне сразу стало стыдно за то, что я никогда не любила Хармса, от одного его Ивана Ивановича Самовара или падающих старух меня, как пыльной периной, накрывало душной и вязкой скукой. С готовностью и надеждой исправиться взяла у Николая Ватагина воспоминания о Хармсе Алисы Порет с предисловием Владимира Глоцера. Но что-то опять не получилось. Их юмор, игры, проделки не веселили и не радовали, все казались натужными…
Зато одинокий, деревянный, совсем не веселый Хармс был еще как интересен. Его глубокая задумчивость озадачивала, молчание задевало…
“Люблю молчунов, — говорит Мюллер о Штирлице, — у них есть чему поучиться”.
Малевич. На большой юбилейной выставке МОСХа (Московского союза художников) в еще не сгоревшем тогда Манеже (накануне вернисажа как раз по соседству консерватория горела) Николай Ватагин выставил лишь один холст — большой портрет Малевича. Работа эта несколько напоминает государственный флаг Японии — в просторном белом квадрате вместо красного шара восходящего солнца — ярко-красная, как стоп-кран, голова диаметром до полуметра. Желтые глаза без контура будто прорезаны бритвой в кумаче, и взгляд их в тебя так и ввинчивается, нос — болванка из раскаленного докрасна металла с характерным же металлическим блеском, шайбы ноздрей. Черные почти длинные волосы на прямой пробор. Похож на мужика Заболоцкого — “нехороший, но красивый, это кто глядит на нас? То мужик неторопливый сквозь очки уставил глаз”. Вот уж действительно уставил, хотя очков нет и одет по-городскому: в холст влезли солидно-пиджачные плечи в полоску. О подбородке надо сказать отдельно, не знаю почему. Потому что отдельно “мыслит” малевичевский подбородок сам Ватагин: того же красного цвета крендель, мясистый и чувственный, “прилеплен” на положенное ему место и тревожит ошарашенного зрителя. Цвет — красное, белое и черное — все звонкое и плоское, как на дорожном знаке. Вот такой портрет, вполне инфернальный. “Нехороший”. Среди небурного моря московской живописи, до краев заполнившего Манеж, он и выглядел как знак “Уступи дорогу!”, воздвигнутый кем-то посреди мирных родных полей. Или как истошно красный газовый баллон, забытый бестолковым мужиком на пригорке среди поредевших осенних рощиц и перелесков (“то березка, то рябина, куст ракиты над рекой”)…
Мне понравилось, как Николай Ватагин говорит о Малевиче, жаль, пересказать не получится. Ну, в общем, дорог Казимир Малевич Ватагину.
Ватагин считает Малевича традиционалистом, а не новатором.
Ватагин считает Малевича укорененным в русском искусстве через любовь Малевича к русскому народному искусству, крестьянскому быту, русской иконе.
Малевич привлекателен для Ватагина:
полнокровием,