Новый Мир (№ 1 2008)
Шрифт:
Разбитого мной накануне.
Так посмотреть на полнолунье
Меня теперь зовет — она.
Мы с ней глядимся в вышину
И видим, как пинают в бездне,
Ведут античные созвездья
Свой мяч — надутую луну.
* *
  *
Наслаждаюсь, счастливый, горами скалистыми.
Вся поэзия — цепь высочайших гор.
Здесь великими становятся органистами,
Сотрясающими
Впечатленья поспешно схватив, я быстро
Перекладываю на музыку душу мою.
Но беспомощно путаюсь в органных регистрах
И — растерянный, молча в горах стою.
* *
  *
Да никак я тебя не люблю,
Потому что любить не умею:
Каждый брошенный взгляд — ловлю,
А поймав — каменею, немею.
Застываю, но столб соляной
Мне не родственник: схожи — мало.
Я ж не думал, что ты за спиной
Кулачки на удачу сжимала,
Чтобы дальше, чтоб дольше смотрел,
Чтобы мучились мы, не зная:
Я ли тот непутевый пострел,
Для которого ты — неземная.
Это глупо — смотреть не в глаза:
Время, брошенное на ветер.
Ветер, вихри — почти гроза.
Грозовое: я взгляд не встретил.
И рвануться опять к тебе,
И засматриваться украдкой.
…Я скольжу по чужой судьбе
Неразгаданною загадкой.
* *
  *
Скоро за полночь. И Мольера
На диванной подушке том.
Абажур на колонне торшера
Электрическим бредит огнем.
Там за кроною гнется крона.
Грозовой вырастает ор. —
Здесь лишь легкое у балкона
Колыхание шелковых штор.
Шелк раздвинул. И тюль — в сторонку.
Лбом горячим припав к стеклу,
С непосредственностью ребенка
Я смотрю в грозовую мглу.
Вырастают из тьмы силуэты.
На секунду — когда сверкнет.
Можно с бури писать портреты,
Только бури никто не вернет.
Пейзаж Челябы
Костырко Сергей Павлович — прозаик, критик, эссеист, обозреватель; редактор электронной версии “Нового мира”.
1
"А сейчас вы увидите куски Челябы старой. Купеческой”, — говорит наша экскурсовод Н. Н., останавливаясь перед полудекоративной аркой с гербом уездного Челябинска. На гербе — верблюд. А за аркой — улица-заповедник Кировка. Официальное ее название: улица Кирова, но челябинцы называют
На Кировку мы входим, оставляя за спиной проспект Ленина, разливающийся в этом месте площадью Революции с памятником на противоположном берегу. Памятник, естественно, — Ленину. Под серым, но чуть прояснившимся — дождь со снегом, шедший с утра, уже закончился — небом силуэт Ленина кажется черным. Основную массу его составляет вздыбившееся под ветром бронзовое пальто. С внешностью вождю не повезло: невысокий плотненький господинчик, лысина, бородка, пиджачок, жилетка — не тянула она на госсимвол. С Дзержинским монументалистам было легче — лицо аскета и долгополая шинель. В челябинском пальто вождя тоже есть что-то от шинели Дзержинского. И вообще — от Шинели. Собственно говоря, шинель — это что? Пальто. Но пальто — статусное. То есть Шинель как персонификация статуса. Статуса не только сословного или государственного, но и — метафизического. Что остро почувствовали, например, новые русские 90-х, разрешавшие проблему самоидентификации с помощью монументальных, как шкаф, пальто.
От ветра, вылепленного скульптором в полах ленинского пальто, веет привычной жутью.
Ну а предыдущий Ленин, тот, с которого наша экскурсия начиналась, — тот Ленин еще не в шинели. Памятник стоял в парке на Алом поле, и показывали его в качестве самого первого в Челябинске — а может, и в стране — памятника вождю. Не памятник даже — мемориальный комплекс: бюст Ульянова-Ленина, помещен в грот-раковину, по бокам грота две маленькие ассирийские колонны. А в качестве постамента для раковины с бюстом — мавзолей, точнее — мавзолейчик. Он, естественно, пуст. Ленин здесь никогда не лежал. Но дело не в этом, дело опять же в символике статуса, поиск которой уже начат в этом мемориальчике. Пальто-шинель пока не задействовано. Скульптор еще кружит в классическом наборе символов из того ряда, в котором — пирамиды, мумии, мавзолеи, саркофаги и прочие восточные величественности. Но — не слишком настаивает. И потому есть в этом мемориале еще что-то человеческое, что-то от кладбищенских памятников. Ленин здесь меланхоличен, даже как бы угрюмо отстранен. Из живого человека, точнее, “живого покойника” он еще не превратился в человека-лозунг. Увиденное на Алом поле почему-то напомнило мне памятники-мемориалы на обочинах автомобильных трасс Абхазии: каменные ступеньки наверх к терраске с каменным столом и скамьей под каменным навесом, где стоит изваянный в натуральную величину красавец Гиви или Гоги, который как раз в этом месте разбился на своей машине или мотоцикле. На столе бутыль с вином и стаканы, уже отнюдь не каменные, — приглашение сесть за стол, выпить в память о покойном. Никогда не видел, чтобы кто-то воспользовался этими столами, но простодушие и человечность жеста трогают.
Нет ничего странного в таком ассоциативном ряду, образ возник, так сказать, по контрасту — ленинский мемориал на Алом поле оказался отделенным для меня пятью минутами ходьбы от статуи Ленина, которая несколько дней встречала меня в холле Педагогического университета. Университетский Ленин стоит при входе, в закуточке под лестницей, в том месте, в каком в богатых купеческих домах ставили чучело медведя. У университетского Ленина гневно-вдохновенное выражение лица и харизматично вскинутая рука, указывающая на выход. Полы его пиджачка тоже слегка раздуты “вихрями”.