Новый Мир (№ 1 2008)
Шрифт:
— Что-то я не слышал в церкви про Николу грибного.
— А ты его не в церкви, ты его в лесу ищи. Вот, скажем, увидишь ты сороку — рыжую, или генерала с полметра ростом, или еще чего… нетаковское, невиданное — это, значит, и есть Никола грибной.
— Так это леший, дед!
— Сам ты леший, парень. Леший — нечисть копытная, а это — Божье соизволение.
— А ты видел?
— Видел не видел, все забыл. Спи, а то завтра до первого поезда не встанешь. А с первого
— Да ладно… Пусть прыгают. Они до наших мест все равно не допрыгают… Встану, дед, встану.
Но — не засыпалось. И город, и их с Махой конура за насыпью, и сама Маха, и Дуся, и остальные, с кем пил Витя и цапался каждый день, — всё, всё отсюда, из Мохового, казалось сном, мoроком; и видна была ясно только их с Татьяной квартирка, маленькая, знакомая до каждого запаха, до каждой паркетинки… Только почему-то в кухне за столом сидела теперь не Татьяна — а какая-то Мария… А может, и Татьяна, но звали ее уже Марией… Но это все равно… пусть так.
Дед Никола тормошил его за руки, дышал вчерашним перегаром в лицо:
— Слышь, Вить? Вставай, за окном — молоко совсем… Ёж-ты, говорил же, что не встанешь.
— Да я и не спал, дед.
Солнце — косыми столбами сквозь деревья, и здесь, внизу, как на дне морском. Витя неслышно ступает по мягкому, во мху за ним остается мокрая впадина-след. В таком мху — только длинноногие болотные березовики, тощие, водянистые, воду можно выжимать, как из тряпки. Так и торчат повсюду. Не надо нам таких. Для дачников оставим.
Через полчаса болото кончается, березы идут ровные, толстые, в обхват. Витя наклоняется, отводит траву — вот вы где, красноголовые… Через пятнадцать минут десятка три челышей уже лежат на дне корзины, только успевай вывертывать да обстругивать землю с ножки. Сел на поваленное дерево, закурил. Нет, это не грибы. Надо дальше, дальше, за второе болото, в дальние черничники.
Сорока рассыпала треском, промахнула низко, чуть крылом по голове не задела. Глянул вслед — нет, не рыжая. Да-а-а… Смешной дед Никола, совсем стал как малое дитя.
Первого генерала увидел как-то вдруг, просто упал на него глазами — и внутренне охнул весь: красотища! Так и бухнулся на колени перед ним. Шляпа темная, почти черная, со вросшими крест-накрест сухими травинками, нога толстая, в коричневую сетку, на ноге большой серый слизень. Присмотрелся — рядом сидят два крутолобых, шляпки из коричневого — в молоко, еще не раскрылись. Молоденькие совсем. Осторожно вывернул главного, щелчком сбил слизня с ноги, обстругал землю самую малость: ни одной дырочки червяной! Глянул испод — тоже чисто, ни крапинки на плотной губке.
Поднес гриб к самому носу и сделал глубокий, неторопливый вдох…
Наткнулся на это дерево и даже не сразу понял, что такое. Вернее, не одно дерево, а два — береза и ель — сростки! От самой травы и примерно Вите по пояс — одно дерево, один ствол, только
— Чудо какое-то, дед Никола… — пробормотал шепотом и вдруг кинулся, обнял стволы и закричал что есть мoчи, всполошив окрестных птиц: — Ни-и-ко-о-ла-а грибно-о-ой!..
Дед не любил с принесенной из лесу корзиной спешить: поставит ее на табуретку у стола, приготовит два тазика с водой, две кастрюли — для сушки и на пожарку, сядет, наденет очки и вынимает по одному грибку. И с каждым поговорит.
— Дед, я Николу грибного в лесу видел.
Генерал в дедовой руке застыл между корзиной и кастрюлей, но тут же продолжил свое движение:
— Ух-ты-ёж-ты! Так уж и видел. Больно ты шустёр, парень.
— Ну и не расскажу, если ты так.
— И не рассказывай, Витя. Я тебе давеча ночью не сказал: примета есть. Плохая примета. Николу грибного видят, когда в последний раз в жизни в лес ходят. Понял?
— Крутишь ты чего-то. Сам говорил — видел, а сам все живой!
— Ничего я не видел. Старуха моя видела, перед тем как помереть ей. А я ничего не видел. И ты ничего не видел — померещилось.
На языке у Вити так и вертелось — сказать про диковинные сростки, но почему-то от дедовых слов застряло, не сказалось. Буркнул только:
— Может, и померещилось.
Пошел править дверь сарая, совсем развалилась.
Ближе к полудню сходил в лес еще раз, теперь уже в дальний, за высоковольтную линию на той стороне железки. Туда дачники и городские не ходят, не знают, где через речку переправиться. Дойдут до речки — и обратно, свои же следы топчут. Местные — те знают, где жердины спрятаны, по ним и перелазят. Обратно, с тяжким уловом, — здесь же, вброд. Ничего, дома высушимся. Улов того стоит.
Пока ходил, дед Никола достал свою раму на двух колышках, растянул на ней нитки грибов, воткнул в землю на теневом сквозняке за крыльцом. Через три дня готовы, лучше, чем в печке.
И пожарку с лучком и картошечкой смастерил, управился к Витиному приходу.
— Ты не тяни: сразу, как приедешь, на свою раму развесь, а то заклекнут, хоть и не червястые.
Витя кивал.
— Может, останешься на пару дён, еще походишь? Здесь бы и посушили. Все легче тащить, и больше увезешь.