Новый Мир (№ 1 2009)
Шрифт:
Войны сегодня не будет. Мы знаем это совершенно точно. Но спроси любого: “почему?” — никто не ответит. Это инстинкт. Десятое, двенадцатое, двадцатое чувство. Мы чувствуем опасность так же, как кошки чувствуют землетрясение. Иногда ты знаешь, что можно встать и перебежать несколько метров, даже если огонь очень плотный. А иногда наоборот — нужно лежать, даже если почти не стреляют. Ты можешь определить место разрыва еще до того, как туда упадет мина, даже еще до того, как ее становится слышно. Слух и зрение тут бесполезны. Осколку
Иногда просыпаешься — светлый солнечный день, поют птички, но все ходят смурные и раздраженные и знают, что сегодня будет жопа.
И жопа обязательно случается. А иногда вешаешь рукомойник на балконе и плещешься на виду у всей Чечни. И ничего тебе за это не будет.
Среди яблонь виднеются “самовары” минометной батареи. Минометчики, тоже голые по пояс, давят вшей. Чумазая пехота во дворе варит что-то на кострах. Мирно дымит кухня. Зампотыл, матерясь во весь голос, устанавливает баню и обещает, что ни одна обезьяна у него не помоется, пока взвода не дадут людей на насос.
На войне обязательно наступает такое состояние, когда не хочется стрелять. Не хочется войны, а хочется только одного — спокойствия. Как правило, это желание просыпается у обеих сторон одновременно.
Вшей так много, что давить их не имеет смысла. Работаем обеими руками и попросту кидаем насекомых за борт. Дело идет довольно споро.
Вши двух видов. Одни большие и белые, и когда насосутся крови, брюшко у них светится алой каплей. Я всем доказываю, что эту породу мы привезли с собой из полка, они были в сыром белье, которое нам выдали после единственной бани перед отправкой.
Другие маленькие, коричневые, с белесым крестом на спине. Очень твердые. Местные, видимо.
Игорь стягивает с себя кальсоны и остается совсем голым. Его отощавшая задница сильно искусана, расчесанный пах, подмышки, живот — все истыкано мелкими красными точками. Он выворачивает кальсоны наизнанку и несколько раз сильно встряхивает их. Две или три вши падают мне на грудь, зацепившись лапками за волоски. Я щелчком отправляю их обратно.
— Ты что делаешь! — возмущается Игорь. — Это ж наши земляки, из Москвы!
— Вот и забирай их себе, если они тебе так дороги, — парирую я.
— Не. Пускай отправляются на штурм Грозного, — смеется он. — Здравствуйте, товарищи вши! — обращается он к кальсонам, подражая голосу нашего командира полка. — Равнение на середину! От всей души поздравляю вас с прибытием в задницу! Напра-во! На штурм города-героя Грозного шагомарш! Всем обещаю медали и единовременное пособие на похороны, и пусть земля вам будет пухом! Оркестр, туш!
Мы ржем. У Игоря неплохо получается копировать полкана.
— Ну и кони. — Аркаша поймал особенно здоровую вшу и с сочным щелчком давит ее ногтями. — И откуда они только берутся. Достаточно подцепить одну, как через два дня на тебе уже целая сотня. Никакая баня не помогает.
— Баня тут ни при чем, — возражает ему с умным видом Мутный. — Это бельевые вши. От них можно избавиться, только если постоянно прожаривать исподнее в вошебойке. А наше белье никто не прожаривает, вши в нем живые и голодные.
— Все-таки насколько лучше воевать, когда тепло. И почему нельзя было начать войну весной?
— Да, что-то тут начальство не просчитало. И правда, подождали бы еще полгодика, подготовились бы как следует и по теплу начали. Как ты думаешь? — спрашивает меня Мутный.
— Не знаю, — отвечаю я. — Может, нельзя было ждать, чехи закрепились бы, и тогда пришлось бы их выбивать из укрепрайонов…
— Мы их и так выбиваем. Они четыре года закреплялись, и никто их не трогал. А тут ни с того ни с сего вдруг полезли осенью по горам, да одной пехотой.
— Во всем виновата политика, — говорит Аркаша. — Ни одна война не начинается без политики. Скоро выборы, все дело в этом.
— А как война влияет на выборы? — спрашивает Пинча.
— Хрен его знает. Но как-то влияет. Вот тебя шлепнут здесь, а Путин из-за этого станет президентом.
— По телевизору говорят, что Ельцин вроде бы как определился со своим наследником.
— А что, президент может назначить себе наследника? — хитро щурится Пинча. — Зачем же тогда выборы?
— А зачем у коровы сиськи между ног?
— Да ладно вам, — говорю я. — К тому же сейчас не так уж и холодно, воды только очень много. Было бы поморознее.
— Это да, — говорит Олег, — и солнце не помешало бы. Я где-то читал, что от солнечного света в организме человека вырабатываются гормоны счастья. Теоретически мы сейчас должны быть счастливы. Пиноккио, ты счастлив?
— Да, — говорит Пинча. По-моему, он не врет. Пиноккио счастлив всегда.
Пинча единственный из нас, кто не разделся на солнышке. Он сидит скукожившись и натянув шапку на глаза. Руки в карманах, голова вжата в плечи, как у столетнего деда. Возможно, он хочет раздавить всех вшей сразу.
— Пинча, гад, если я от тебя снова нахватаюсь, получишь по уху, — предупреждает его Игорь.
Пинча в ответ только лыбится.
— Чего ты ржешь, Буратино, — орет на него Мутный, — кому сказали, снимай шмотье!