Новый Мир (№ 1 2009)
Шрифт:
Мы наваливаемся на Пиноккио. Мутный стягивает с него китель, затем берется за исподнее. Когда он сжимает белуху в кулаке, ему на кисть начинает переползать серая цепочка. Мутный отдергивает руку, словно от ожога, и с матом отбегает на несколько метров.
— Бросьте эту гадость! — кричит он нам. — Он заразный!
Мы отпускаем Пинчу и заставляем его раздеться пинками.
Когда он стаскивает с себя рубаху, то ахаем. На Пиночете сплошная серая шевелящаяся масса, вши проложили дороги из подмышек к животу
У Пинчи вши облепили даже смертный медальон, они сидят на нем, словно пчелы на сотах.
— Пинча, сука, они ж тебя скоро к чехам унесут!
Пучками рвем сухую траву и, как вениками, смахиваем с него насекомых. Пол под ним оживает. У меня такое ощущение, что рубаха сейчас сама поползет по земле и напрыгнет обратно на теплого Пинчу. Кальсоны, портянки, шарф и даже шнурок от смертника выкидываем, это больше не пригодно. Китель и штаны он надевает прямо на голое тело. Вши живут только на том белье, которое прилегает к телу, но в волосах у Пинчи еще остались гниды, и если он в ближайшие день-два не получит у зампотыла новый комплект белья, то вши оккупируют и китель с бушлатом. Тогда их уже не вывести.
Мы говорим ему об этом. Он согласно кивает. Но все знают, что к зампотылу он не пойдет.
Мутный настрелял где-то с десяток голубей. Тушки маленькие, чуть больше лягушачьей. Насаживаем по три штуки на шомпол и жарим на костре. Мясо вкусное, напоминает чуть жестковатую курицу. Едим с косточками. Поливаем соусом из сухпайков, чавкаем и хвалим Мутного. Он доволен. Чувствует себя кормильцем. Да так оно и есть, никто из нас не может попасть голубю в голову, а тело пуля разрывает в пух.
На следующий день решаем заняться коммерческим промыслом голубятины. Птицы живут в свинарнике по соседству, их там сотни. Запускаем внутрь Мутного и запираем за ним дверь. Мы не намерены выпускать его, пока останется хоть одна живая птица. Деться им некуда, они лишь перелетают с балки на балку. Весь световой день Мутный бьет их в голову. Время от времени долбится в калитку и кроет нас матом. Мы отгоняем его пинками.
Аркаша притаскивает металлический лист, ставит его на четыре кирпича и жарит голубей, как на противне. Жир скапливается во вмятине посередине, и голуби в нем получаются самые вкусные, с хрустящей румяной корочкой. Вопрос с солью обязуется уладить Игорь. Он берет десяток самых подрумяненных тушек, идет на кухню и возвращается оттуда с узелком.
Вскоре у костра вырастает целая куча тушек. Мутный стреляет их одного за другим, он извел уже три магазина, это девяносто патронов, и почти каждый послал в цель. Мы ощипываем, Аркаша жарит, Игорь организует сбыт. У нас настоящая артель.
Я предлагаю Игорю не тратить напрасные усилия на ощипывание и продавать голубей прямо так.
— Ты мал и глуп, — говорит он. — И не видал больших… лопат. Кто купит у тебя эти жалкие перья
Пиночет и впрямь лопает так, что слюнки текут. Глядя на него, устоять невозможно. Двигатель торговли.
Игорь выменивает на голубей курево, консервы и хлеб, и вскоре уже весь батальон сидит около костров и жарит эти лягушачьи тушки. Фиксированной таксы у нас нет, берем сколько дают, не торгуясь. Друзей и земляков, понятное дело, угощаем бесплатно. И все равно за день набиваем под завязку два вещмешка куревом и еще два вещмешка утрамбовываем харчами. Это наш стратегический запас.
Обозники пытаются перебить у нас промысел. Они направляются к свинарнику со скучающим видом, но мы перехватываем их на полпути. Они делают вид, что просто проходили мимо.
— Ага, — говорит Аркаша, — с пустыми вещмешками. А ну валите отсюда, пока не накостыляли.
Вообще-то с обозниками лучше не ссориться, но если дело касается жратвы, то тут не до церемоний.
К вечеру Мутный слегка глохнет. Весь день он стрелял в закрытом помещении, и его барабанные перепонки не выдерживают.
— Фигня! — кричит ему на ухо Игорь. — К утру пройдет!
К утру и вправду все проходит.
Мы недолго живем в этом райском квартале. Вскоре нас отправляют на передовую. Впрочем, понятие “передовая” на этой войне весьма условное. Здесь нет четкой линии фронта, как нет и тыла, враг может быть везде — сзади и спереди, снизу и сверху, и это держит в постоянном напряжении.
Но все же сейчас какая-никакая передовая обозначилась — чехи стоят в городе, мы готовимся его штурмовать, и линия фронта пролегает по железнодорожной насыпи и дороге.
Занимаем дачи. Перед нами дорога, за ней такие же дачи, но там уже чехи. Между нами метров сто пятьдесят. Вот и все, что мы знаем.
На этих дачах теряем одного человека — бэтэр налетел на “монку”, и сидевшему на броне лейтенанту оторвало кисть. МОН — паскудная такая мина в форме изогнутой полукругом пластины. Ее корпус сделан из пластика, но внутри она начинена маленькими стальными цилиндриками, которых может быть до двух тысяч. Кроме того, “монка” дает направленный взрыв. Когда она срабатывает, скашивает даже траву.
Раненый лейтенант — невероятный везунчик. Отделался всего лишь раздробленной кистью. Его перевязывают и отправляют в тыл.
Еще три цилиндрика вошли полукругом в открытую крышку люка, прямо над головой водителя. Один над макушкой и два над ушами.
На дачах, оказывается, пытали наших солдат. Обнаружил это Аркаша, когда залез в один из домов. В подвале он нашел присыпанный кирпичами черный мешок из-под мусора, в нем две ссохшиеся ноги в камуфлированных штанах, обутые в кирзовые сапоги.