Новый Мир (№ 1 2009)
Шрифт:
нули.
* *
*
Свет вечерний и тих и неярок,
я у церкви присел, я устал,
снегопадом на плечи
лег крутой перевал...
Каждый день для меня — как подарок,
я зажгу, благодарствуя, свечи.
До
От троллейбусов, от иномарок
заразительной жизнью разит,
словно всем поголовно
обеспечен транзит
в мир иной, где бессмертье — приварок:
вечность можно делить полюбовно, —
вся достанется ровно.
Каждый день для меня — как подарок.
Улыбнувшись кому-то, я встал.
День угас, — между прочим,
я его проморгал.
Звезды искрами электросварок
сообщают, что путь стал короче
к одиночеству ночи.
* *
*
Я люблю эту девочку, эту девушку,
я замираю, когда ее вижу,
но мне семь лет,
мне нельзя.
Я люблю эту девушку, эту женщину,
я замираю, когда ее вижу,
но это ее портрет, она умерла давно,
мне нельзя.
Я люблю эту девушку, эту женщину,
я замираю, когда ее вижу,
но мне семьдесят семь,
мне нельзя.
Я люблю эту девушку, эту красавицу,
я замираю, когда ее слышу,
но я уже умер давно,
мне нельзя.
* *
*
Неотъемлема времени примесь,
уникальный предметный фон.
Ты спроси у сегодняшних: примус —
это что? Или что — патефон?
Если нет керосина — свечка,
а опасная бритва — не тронь.
Добавляю поленья в печку,
я люблю смотреть на огонь.
На булыжной — лепешки навоза,
ностальгия ребяческих снов.
Но откуда
бомбовозы, глубокий ров,
паровозы в степи.
Потерпи.
Стены без крыш,
мертвецы без гробов.
Это жизни и смерти соседство.
В середине — и солнце, и детство,
незажившего времени шов.
Учитель входит в класс...
Павлов Олег Олегович родился в 1970 году в Москве. Первая публикация в “Новом мире” состоялась в 1994 году. Автор романов “Казенная сказка”, “Дело Матюшина”, “В безбожных переулках”. Проза выходит в издательстве “Время”. Последнее издание, увидевшее свет в 2008 году, — “Степная книга”.
Он похож на верблюда.
Долговязый, сгорбившейся под своим грузом — это классный журнал.
Он все помнит — не зло, но очень зорко и чутко запоминает. “Здравствуйте”, — обращение ко всем и каждому. На его уроках не звучало ни имен, ни фамилий. И никого не вызывал к доске. Это чем-то претило. Подходил к ученику — и только с ним говорил. С кем-то говорил— кого-то переставал замечать. Его оценки: “отлично”, “хорошо”, “посредственно”... Как бы реплики. Он доволен, удовлетворен — или он разочарован, ему скучно.
Поведение этого человека не могло остаться незамеченным. Оно удивляло и возмущало учителей истории, литературы, математики, химии, биологии... Вслух звучало: “Это непедагогично”. Казалось, новичок хотел выделиться, поэтому и к нему, чтобы дать это понять, но уже в учительской — в царстве нервных, обидчивых женщин — обращались на “вы”, пользуясь только этим личным местоимением. И если учителю рисования приходилось что-то выслушивать, он смущался и молча кланялся в ответ, с медлительной грациозностью и высоко поднятой головой чуть подаваясь вперед, как будто благодарил, что воспринималось даже обидней. Только учитель музыки, еще один мужчина, боязливо сочувствовал собрату и делился, наверное с надеждой на взаимность, мыслями о сокровенном: об искусстве. Он гордился, что преподавал свой предмет, музыку, по методике Кабалевского. Но когда произносил благоговейно: “Музыка покоится на трех китах…” — раздавался смех, стоило вообразить себе это. Учитель рисования нисколько не презирал бесед с этим одновременно серым и светлым, искренним и трусливым, униженным и возвышенным человеком, чье прозвище было Смычок.
Дети безжалостно, почти изощренно казнили обнаруженное уродство или хотя бы нелепость. И новый школьный учитель — он был откровенно нелеп, некрасив. Сутулая худоба с плетущейся походкой. Строение черепа, большие оттопыренные уши, отвисшая нижняя губа. Остатки волос, остриженные коротко. Такая же седоватая куцая бородка.
И все его именование: “Семен Борисович Аксельруд”. Само липло прозвище: “верблюд”. Он мог стать еще одним смешным человеком, чье существо в их глазах уничижительно слилось бы с его же наружностью. Но не стал.