Новый Мир (№ 1 2010)

Журнал Новый Мир

“Стоять лицом к стене собственной смертной камеры — дело довольно мучительное. Естественней предпочитать поэзию, которая помогает нам отвернуться, а лучше бы — забыть о существовании камеры. Есть авторы, предлагающие нам выглянуть в окно ( какое, милые, у нас тысячелетье на дворе? ) или рассмотреть движущиеся картинки. Цветаева — в другом ряду, среди тех, кто представляет здесь память смертную , и ничего кроме. Таких немного, потому ее свидетельство — на вес золота”.

Танки грязи не боятся! Беседу вел Егор Молданов. — “Литературная Россия”, 2009, № 35, 4 сентября <http://www.litrossia.ru>.

Говорит Сергей Беляков: “Впрочем, я

полагаю, эту тему пора закрыть. Слишком долго мы обсуждаем роман [„Асан”], который не стоит обсуждения. Лучше как-нибудь поговорим об „Испуге”. Это гораздо интереснее”.

Денис Тукмаков. Зачем? — “Завтра”, 2009, № 41, 7 октября.

“<...> каверзность вопроса „Зачем?” заключается в том, что его приходится задавать до бесконечности. Я построил картинку имперского величия русского народа. Но что, если задаться вопросом: а зачем русским это величие? Я исходил из того, что суверенитет нации является необсуждаемой ценностью. Но что, если спросить: а зачем русским быть суверенными? Выяснилось, зачем империя русским, — но зачем существуют сами русские? Вопрос вовсе не лишен логики, если взглянуть на реальность sub specie aeternitatis . Если все когда-нибудь закончится, если Земля погибнет, и Солнце потухнет, и Вселенная умрет через двадцать миллиардов лет — а может, и лет через двадцать, — то в чем смысл и предназначение сегодняшнего существования русских? К чему, с точки зрения звезд, этот наш суверенитет, мегагосударство, „Русский Рай”, Саяно-Шушенская ГЭС, спор с Подрабинеком?”

“Кажется, никакими рационалистическими доводами, хитроумными аргументами, умозрительными идеологическими построениями невозможно ответить ни на один вопрос: зачем мне Россия, зачем мне русские и зачем мне — я? Есть лишь внелогичное, чувственное, эмоциональное намерение — жить. <...> Россия есть и будет империей. Русские будут жить вечно и весь мир сделают русским. Я проживу свою жизнь как надо. Все дело в том, что это красиво, — так уж получилось”.

Михаил Успенский. “В писательстве я выдумал свой жанр…” Беседовала Алена Бондарева. — “Читаем вместе. Навигатор в мире книг”, 2009, октябрь <http://chitaem-vmeste.ru>.

“В советское время издательство „Молодая гвардия” пыталось из пальца высосать так называемую сибирскую фантастику. На самом деле ее нет, равно как нет и сибирской литературы. Проза Астафьева и Распутина от прозы Белова и Евгения Носова отличается только территориальной принадлежностью. То есть тем, что действие происходит либо в Сибири, либо в европейской части России. По сути же, описанное крестьянство везде подвергается истреблению, всюду одна и та же боль, одни и те же проблемы. Скажем, в Америке литература Севера и Юга четко разграничены. Допустим, Драйзер на Севере, а Фолкнер на Юге. И в фантастике то же самое. Север — это Стивен Кинг, Юг — Роберт Маккавен (совершенно разный уклад жизни, иной язык, непохожая стилистика). Сибирская же литература не успела сформироваться. В пятидесятые годы выходила серия „Библиотека сибирской литературы”, но это были книги, большей частью написанные политическими ссыльными. Мамин-Сибиряк и Василий Иванович Суриков большую часть жизни прожили в Москве и Петербурге. Сибирская литература в дореволюционное время только-только начинала складываться, однако все опять перемешалось, как и везде в Советском Союзе, и ничего из этого не вышло. Остальное же придумывают местечковые идеологи, рассказывающие, будто земля им что-то дает”.

Константин Фрумкин. О цивилизационной прагматике христианства. — “Топос”, 2009, 23 октября <http://topos.ru>.

“Теория в огромном числе случаев играет роль идеологии, мнимо санкционирующей действия, чья необходимость на самом деле обоснована прагматически, — то есть действия и без идеологии считались бы необходимыми, полезными или совершались просто по традиции”.

“В огромном количестве литературных, философских и религиозных памятников можно прочесть странную риторическую конструкцию: религия одобряется потому, что она санкционирует некие весьма похвальные и полезные этические нормы. При этом становится ясно, что для высказывающих подобные аргументы благотворность этической нормы самоочевидна, или, во всяческом случае, она ясна не благодаря религии; поэтому этика в своей более явной

благотворности превращается в обоснование необходимости санкционирующей ее религии. По форме вроде бы все наоборот: религия обосновывает этику, но поскольку в необходимости этики сомнений нет, а в необходимости религии — есть, то скрытым образом этика становилась оправданием своего обоснования”.

Ревекка Фрумкина. Взрослые размышления о чтении для детей. — “ПОЛИТ.РУ”, 2009, 11 сентября <http://www.polit.ru>.

Среди прочего: “Из „Записей” М. Л. Гаспарова (со ссылкой на Шаламова) я узнала, что любимым прозаиком Пастернака был Голсуорси. Это, понятное дело, должно сегодняшних „высоколобых” скорее шокировать — Голсуорси ведь добротный беллетрист, и не более того. Но даже на памяти нашего с Мариэттой Чудаковой поколения добротной беллетристики (в том числе — переводной) на русском языке вплоть до начала 60-х годов ХХ века вообще было очень мало, так что Голсуорси тогда запоем читали и старшеклассники”.

Егор Холмогоров. Похвала русскому боярству. — “Русский Обозреватель”, 2009, 18 сентября <http://www.rus-obr.ru>.

Доклад, прочитанный автором на аристологическом семинаре “Института динамического консерватизма” 17 сентября 2009 года. “<...> памятуя об этом дурном примере всевозможных лжепокаяний, я не буду призывать русский народ каяться в том действительном преступлении, которому он попустил совершиться с самыми печальными для себя последствиями. Это преступление состояло в следующем: русский народ к вреду для самого же себя позволил уничтожить собственную аристократию, великолепное ядро своей нации. В Средневековье и Новое время Россия обладала исключительной по своим качествам национальной аристократией, национальной аристократией, каковой было русское боярство и, прежде всего, боярство двора московских государей”.

Сергей Хоружий. “Размыкание себя”. Изобретатель новой философской дисциплины — о постчеловеке и новой антропологии. Беседовала Ольга Балла. — “Частный корреспондент”, 2009, 23 октября <http://www.chaskor.ru>.

“<...> человек обнаруживает свойства, противоречащие тому, что о нем говорит классическая антропология”.

“Покамест никакого постчеловека в наличии нет; но есть определенный круг тенденций развития, ведущих в направлении кардинальной трансформации человека в некое иное существо, иной вид, который условно именуют постчеловеком. Выходы к постчеловеческому, лежащему за пределами доселе известной антропологической реальности, намечаются на чисто технологической основе и имеют два русла: компьютерные технологии и биотехнологии. В первом случае, изучая эти тренды, можно выстраивать образ постчеловека компьютерного, во втором — биологического. В компьютерной области такие антропологические новации обычно именуются киборгами, а в области генной инженерии — мутантами”.

“Очевидно, что человек здесь отказывается от себя, обдуманно и методично осуществляет утрату своей видовой идентичности. Конечно, эти процессы можно называть постчеловеческими; но очевидно и то, что этот термин, по существу, эвфемизм: перед нами сценарии смерти человека”.

Алексей Цветков. Тени на стене. — “Рабкор.Ру”, 2009, 7 и 14 сентября <http://www.rabkor.ru>.

“Наиболее сложным и парадоксальным случаем поклонения [Михаилу] Лифшицу из мне известных является Дима Гутов, один из самых интересных современных художников. <...> Вообще, Гутов с Лифшицем поступил, как когда-то Марсель Дюшан — с писсуаром. В свое время Дюшан попытался найти предмет, максимально противоположный салонному искусству (стандартный писсуар в мужском туалете), и выставил его, превратив в „фетиш авангарда”. Получилось это не сразу, сначала писсуар вызвал скандал, потом был отвергнут публикой и забыт на многие годы как неудавшийся кунштюк, и только в 50-х (времена поп-арта) он действительно стал непререкаемой иконой. Дима, хорошо знающий эту историю, взял нечто максимально далекое и даже самое враждебное, противоположное своему художественному стилю и своей среде, главного советского бичевателя „модернистов” Лифшица и, провокационно водрузив на свой алтарь эту подзабытую икону, по-авангардистски объявил его идеи своей путеводной звездой. Оружие авангардиста — это апроприация, захват и присвоение территории противника”.