Новый Мир (№ 1 2010)
Шрифт:
В пору, когда на обед варилась лебеда,
а на ужин перловка,
не хватало материнского заработка
и бабушкиной пенсии,
я пытался разжалобить божью коровку
трогательной детской песенкой:
“Коровушка-бурёнушка, полети на небо,
принеси мне хлеба.
Чёрного
только не горелого”.
Козявка выслушивала, затаясь. И, распустив
медные крылышки,
уносилась в поднебесье с моею просьбою.
Но, видимо, как и во времена нынешние,
всё давно было роздано.
Незримый советчик
Язык наш и сеятель и строитель.
И сам очищает себя от половы.
Он всеохватен. И только наитие
никак не даётся слову.
Странное чувство неуловимо,
похоже на сполох за озёрной тишью.
Оно как запах отчего дыма,
а может, подсказка свыше.
Этот феникс и есть и нет; права
его обошли стороной, как ничто.
Но сколько раз меня обманывали слова.
И выручало чутьё.
Чудодейный родник
Ключ неприметный — с песчинками вода.
Каждое лето приезжал я сюда.
О нём мало кто ведал: где-то в осиннике.
Но ходили легенды о потаённой его силе.
В день жаркий, пацан городской,
припадал я жадно к кринице лесной.
Хотел от порчи, как говорится, впрок
загадочной мбочи взять хоть чуток.
…Битый нещадно на дорогах крутых,
вспоминал я часто чудодейный родник.
И нынче нередко пугнёт карачун —
по старым меткам тянусь к ключу.
Грустная цепочка
Дождь разом начался. И быстро прошёл.
В вечереющей тишине
падают капли в
Будто в саду по весне
лопаются почки.
Но мало-помалу воодушевляющая трель
становится похожей на звук меди,
брошенной в нищенскую кружку.
А вот уже звонкая капель
напоминает неспешный отсчёт кукушки.
…Сижу у окна, за которым
переполненная бочка;
забытые проступают лица.
И слушаю пророчества
неприкаянной птицы.
Вечером на даче
Последняя истаяла синева —
между светом и тьмой не осталось границ.
Знобко поскрипывают дерева
голосами ночных птиц.
Не спит, не дремлет — притаился лес,
раскинув незримые свои космы.
Мне кажется, я один, и не только здесь —
во всём необъятном космосе.
Но если так,
то я свободен от уймы счетов
после долгого загульного пира.
А их тяжесть перевешивает страх
одиночества сирого.
Я почувствовал — почва уходит из под ног,
рвутся корни,
пережил пьянящее ощущение невесомости.
И тут вспомнил — у меня щенок некормленый.
Представил его мордочку, тоскливые глаза.
И пошлёндал к дому.
Под родным небом
Клин журавлиный курлычет,
ребёнок обписавшийся
кричит в коляске.
Мне близки людские привычки,
знаком хулиган распоясавшийся.
Здесь я родился, вырос,
столкнулся впервые с обманом.
Отсюда по-тихому выбрался
и тихо вернулся к своим баранам…
Об этом столько уж писано —