Новый Мир (№ 1 2010)
Шрифт:
и река перемерзает,
пропуская старика.
По декабрьской лютой стуже
едешь на берег другой.
Говоришь: “Не будет хуже...”
Будет хуже, дорогой!
3
Сизый дым над скотобазой.
Едешь талою водой
по весне голубоглазой
на
Что-то слышится родное...
И пьянеешь без вина,
и душа твоя в запое
и надежд полным-полна.
4
По просёлочной дороге
летом едешь не спеша.
То в надежде, то в тревоге
возвышается душа.
Васильки во ржи — от Бога,
Миллионы солнц в росе.
Наша русская дорога...
Наши шелесты в овсе .
Бабье лето
Русское лето проходит быстро.
День короче красной строки.
Эта река называется Истра.
Бабочка взлетает с руки.
Закавычена, точно цитата,
жизнь лишь Богу принадлежит.
Бабочка бьётся в лучах заката.
Золото под ногами лежит.
Зажигалка
Январское солнце всё выше.
Мороз. На душе хорошо.
Я утром на улицу вышел,
на белый ступил порошок.
С домашним уютом простившись,
иду я дорожкой кривой,
а рядом то громче, то тише
дыхание жизни живой.
Летят легковые машины,
шоссе, как бумага, хрустит,
танцуют деревьев вершины,
безмолвное время летит,
ворона летит или галка?
Всё — таинство, всё — волшебство!
Литая моя зажигалка
не весит почти ничего.
...Cверкает серебряный иней,
да губы мороз обметал,
да лёгкий металл алюминий,
да жизни тяжелый металл.
Маленький лорд Фаунтлерой
Осипов Максим Александрович родился в 1963 году, живет в Москве и в Тарусе, где работает врачом-кардиологом. Автор
Рассказ
— Эмиль, что за имя такое — Эмиль? — спрашивает неизвестная медсестра.
Не с любопытством спрашивает — с осуждением.
Он заходит в сестринскую, она не смущена, смотрит прямо, недоброжелательно. Такое имя, не извиняться же. Пусть. Привыкнут, одобрят — и имя и всё.
Здесь он смотрит больных по субботам: в реанимации и так, кого пришлют. Эмиль у них единственный кардиолог.
Не город, но и, конечно, не деревня, что-то промежуточное, средний род — предместье, вот правильное слово. Обитателям дач по ту сторону железной дороги оно является в снах, у всех почти одинаковых, местом для несчастий, бесформенным кошмаром. Даже по хозяйственным делам там не стоит бывать, да и переезд испокон веку заслоняют бетонные тумбы, так что — только пешком или на велосипеде. “Ослика заведи”, — советовали остроумно. Эмиль купил мотороллер.
Итак, если двигаться из Москвы, то по левую руку от железной дороги располагаются дачи, а по правую — хаос: многоквартирные дома, промышленность, серые бетонные учреждения. Промышленность в последние годы захирела, и, как говорят, к лучшему, если иметь в виду качество воздуха и воды, люди же в домах продолжают жить и, хоть и вяло, — размножаться. А в целом поменьше бы думать про то, что творится за бетонными тумбами, — оно, глядишь, и сниться перестанет.
Вот дачи хорошие тут, классические: участки по полгектара, сосны, песок, не грязно никогда, много неба, один недостаток — отсутствие далей. Поезда не мешают, к поездам привыкли, а вот далей и большой воды, хотя бы реки, не хватает. Участки большие, очень большие, с почти одинаковыми домами — на две семьи, каждой по этажу. Теперь это кажется анахронизмом — где privacy? — но дачи строили в конце двадцатых, для бывших политкаторжан, тогда и мечтать не приходилось о большей отъединенности, да и слова такого не было — privacy.
Бывших политкаторжан нашлось в свое время на восемьдесят с чем-то участков. Дачи с той поры, конечно, по многу раз сменили хозяев. Однажды на дне антресоли Эмиль нашел справку: в тысяча восемьсот восемьдесят первом году гражданка такая-то — дальняя, непрямая родственница — участвовала в цареубийстве. Справка выдана по месту лечения, печати, подписи, дата — двадцать пятый год. Эмиль убрал справку, не стал никому показывать, пусть полежит.
Вот так — дача, не хуже, чем у многих, даже лучше, и ребенку полезно: хвоя. Как же он очутился на той стороне? Улыбался устало: зачем спрашиваете, я же, мол, врач. Соседку отвезли с сердцебиением, мерцательная аритмия, знаете, что это? Ничего, стукнули током тетеньку, вылечили.