Новый Мир (№ 1 2010)
Шрифт:
— Ты служил в армии? — В ее голосе послышался интерес.
— Да, было дело. После института... Но даже там разнообразней. Тот год лучше помню, чем эти пять. Да что пять — десять.
— А если бы там десять лет прослужил, тоже бы ощущение одного дня появилось.
— Эт в точку... Выпьем?
— Я чуть-чуть.
Чеснов поднялся, не стесняясь волосатой спины, висящего козырьком брюшка и худых рук, прошел к столу, открутил крышку с водочной бутылки. Плеснул в гостиничные, тонкого стекла, стаканы.
—
— Мх!.. Если можно.
Разорвал целлофановый пакетик, вынул лимон. Сходил в душевую и помыл его. “Надо было все-таки полотенцем обмотаться, — подумал и тут же спросил себя: — Зачем?” Он стеснялся ходить голым перед женой — жена помнила его юношей, а здесь...
— Закусить? Запить? — обернулся к Ларисе.
Она лежала поверх одеяла, тоже далеко не юная, со складками, излишним весом, морщинами на горле... “Да, чего нам стесняться...”
— Немного запить.
— Воду? Сок? — Чащин стал слегка раздражаться, и женщине тоже было, видимо, утомительно это обилие вариантов:
— Хоть что.
Налил в стакан сока, присел на кровать с ее стороны.
— Ну что ж, Лариса, за нас. Я рад, что мы сейчас вместе. Честно. Может быть, — погрустнел голосом, — даже счастлив.
Ее глаза влажно блеснули, губы дрогнули.
— Я тоже... наверное...
Чокнулись, проглотили водку. По очереди запили из одного стакана яблочным соком.
— А от чего это у тебя на животе? — помолчав, поблуждав взглядом по номеру, спросил Чеснов.
У нее на животе были не то чтобы шрамики, а словно заросшие трещины кожи. Подобное он видел у многих женщин на груди, на бедрах, но у Ларисы они испещряли весь живот, напоминали чешуйки.
— Это... — Она прикрыла живот рукой. — Это во время беременности. Когда сына носила. Родился четыре триста. Очень крупный для моей комплекции — я тогда худенькая совсем была. Вот кожа и лопалась.
— Ясно. Взрослый уже?
— Сын? В девятом классе.
Чеснов усмехнулся:
— А у меня в одиннадцатом... А еще дети есть?
— Дочка. Младше на три года.
— Да? — Он уже искренне удивился. — У меня тоже почти на три. Четырнадцать вот исполнилось... Странное совпадение.
— Почему же странное? Не странное, а традиционное скорее. Сделали первого ребенка, за ним второго. А дальше — выращиваем... — Лариса помолчала, будто раздумывая, договаривать или нет, и договорила: — До пенсии.
— М-да. И всё меньше и меньше им нужны. Я вот... Я и не помню, когда с детьми разговаривал по-настоящему. Утром: “Доброе утро”, вечером: “Спокойной ночи”. В конце четверти день гнева устраиваешь, чтоб без двоек... А так... — Чувствуя, что распаляется, и радуясь этому, Чеснов поднялся. — Иногда хочется сказать важное, совет дать, убедить, чтобы о будущем задумались, а... а подумаешь — и понимаешь, что глупо получится. Никого ведь ни в чем убедить невозможно... И боюсь, — прошел к столу, снова плеснул водки, — боюсь не сдержаться, если фыркнут... Никогда не наказывал, но кулаки, в последнее время особенно, чешутся. — Вернулся
Она не сразу ответила. Смотрела перед собой, лицо было уже не румяным и миловидным, а почти страшным, и стало ясно, что для нее эта тема неприятна, что то, о чем она пыталась хоть на день-два забыть, Чеснов взял и стал бередить.
— Если ничего не замечать — терпимо, — сказала медленно и бесцветно. — Дети сами по себе, муж сам по себе... То есть — не муж уже, а... — Она как-то коротко, всем телом дернулась, заметила у себя в руке водку и выпила. — Развелись три года назад, а живем вместе. Он с сыном в одной комнате, я с дочкой — в другой.
— Да?.. Из-за чего развелись?
— Да если б можно было объяснить... Невозможно стало. Сплошное раздражение друг на друга. Всё не так... м... как в какой-то песне: “Груз взаимных обид”. Нет, трудно объяснить...
Она замолчала, а Чеснов ждал, покручивая пальцами стакан, гоняя по дну капельку водки...
— Пока дети маленькие были, — продолжила Лариса, — ругались, конечно, бесились, но как-то... Были, в общем, единым целым, хм, ячейкой этой самой. А потом... Утром просыпаемся в одной постели и начинаем — я вижу, что я ему неинтересна совершенно, а мне противно, как он одевается, как зевает, кряхтит, и ему тоже во мне все не так... У меня после вторых родов вокруг сосков волоски стали появляться, и он чуть ли не каждый вечер на грудь косился, кривился. Выщипывала, но все равно... Шутил: “У тебя, Лор, пол, что ли, меняется?” Да нет, — она отмахнулась, — не это главное. То есть — из мелочей и скопился ком... Я на развод подала, он сначала испугался, кажется, уговаривал, а потом пошел в суд со мной, все подписал, со всеми условиями согласился. Да и условий особых не было — я из райцентра сама, родители там... Ради детей живем вместе...
— Извини, Ларис, — перебил Чеснов, — я же и не знаю, откуда ты. В нашем положении, в смысле, что в конференции вместе участвуем, это странно.
Она назвала столицу одной из южных областей.
— М-м, я так и думал.
— Почему?
— Похожа на уроженцев тех мест. И прическа. Только вот джинсы не очень подходят. Тебе бы такую юбку широкую, казачью.
— Да, чтоб как на маскараде...
— Никакого маскарада! Почему-то все по-настоящему органичное становится маскарадным, а эта усредненность вроде джинсов... Ладно, не в этом суть. — И, поставив на тумбочку стакан, Чеснов полез на женщину; она тоже успела поставить свой стакан, раскрылась, возбужденно задышала. “Как это быстро у нее, — удивился Чеснов, стараясь возбудиться сам. — Или вид делает?”
Через пятнадцать-двадцать минут снова лежали рядом, глядя в потолок. Отдышавшись, Чеснов перевел взгляд на часы. Половина первого ночи. “Еще часа два можно”. И спросил: