Новый Мир (№ 2 2009)

Журнал Новый Мир

Интересно было бы провести сравнительный анализ стихов-анамнезов одесского психиатра Бориса Херсонского и харьковского психиатра Анастасии Афанасьевой.

Особое место в сюжетах «стихопрозы» занимает фантастика.

Полумистические и техногенные фантасмагории Марии Степановой.

Травестированные сюжеты научной фантастики и фэнтези у Андрея Родионова. Впрочем, Москва и Мытищи его «реалистических» баллад не менее фантастичны, чем Петербург Достоевского.

Звездные войны и роботы Федора Сваровского.

Недавний

цикл стихотворений Марии Галиной по мотивам детских «страшилок».

Выстраивается цикл стихотворений по мотивам компьютерных игр у Андрея Василевского.

Дело, по всей вероятности, в том, что фантастический сюжет многофункционален: он и занимателен, и обращен к так называемым архетипам, глубинно-мифологическим представлениям, и содержит элемент остранения… Фантастический сюжет возвращает в поэзию фигуру романтического героя без страха и упрека.

 

Казалось бы, все, о чем я здесь пишу, существует в поэзии давным-давно, и ничего существенно нового здесь нет. Можно подумать, прежде не бывало баллад и притом вполне фантастических!

Бывало. Но при этом оставалось в рамках «поэтической поэзии» — создания обширного значения посредством единичного словесного образа. В нынешней стихопрозе первоэлементом выступает не единичный словесный образ, а зерно фабулы. Та поэзия, которую мы привыкли считать лучшей, если не единственно возможной, обладала свойством самодостаточности фрагмента — «Россия. Лета. Лорелея» — при этом пересказ содержания отдельного стихотворения был довольно затруднителен, требовал заведомо большего количества слов, чем их было в исходном тексте, и превращался в настоящее филологическое исследование.

В стихопрозе самодостаточный фрагмент невозможен — разве что в объеме законченного фабульного мотива; грубо говоря, эти стихи легко пересказывать, но трудно цитировать. Ни один отдельно взятый стих здесь не репрезентативен, и к нему неудобоприложимо представление о «тесноте стихового ряда».

 

Меняется и сама стиховая фактура. Стихопроза практикует и вполне традиционную силлаботонику, и все формы акцентного стиха, и стих, приближающийся к раёшнику, и верлибр. Рифмовка может быть регулярной и спорадической, строгой и рифмоидной; при строгой рифмовке предпочтение отдается рифмам незатейливым, грамматическим, а то и вовсе глагольным.

И самое главное — из стихов изгоняются метафоры, в первую очередь — свежие, необычные.

Они здесь и не нужны, потому что любая фабула сама по себе иносказательна, — «сказка ложь, да в ней намек».

Далее напрашивается еще одна пушкинская цитата: «…что если это проза, да и дурная?..» [3] .

Нет, не проза. Здесь не романы и рассказы, а конспекты романов и рассказов, стоп-кадры, обрывки разговоров, фрагменты драматических сцен.

И родилась нынешняя стихопроза не на пустом месте. Ее сегодняшнее широкое и разнообразное предъявление подготовлено и обериутами, и поэтами-конструктивистами, и «лианозовцами», и «концептуалистами».

И Сатуновским. И Слуцким.

Означает ли все вышесказанное, что стихопроза — «лучше», чем другие стихи? Никоим образом.

Но

тенденция есть, ее нельзя игнорировать, нельзя смотреть на нее свысока, по-снобистски. Ее можно «не любить», но ее надо изучать и, возможно, разрабатывать для нее адекватный аналитический аппарат.

Я заранее соглашусь с любым консервативным критиком в том, что указанная тенденция ведет к упрощению, огрублению и профанации высокой поэзии. Все эти слова еще Пушкин слышал. В искусстве любая находка сопряжена с потерями.

Я больше скажу: наиболее, на мой взгляд, яркие явления стихопрозы связаны с низовой, массовой, жанровой прозой, а то и кинематографом. У Сваровского это фантастика, у Родионова — криминальная проза.

Консервативный критик скажет, что эти авторы опускают поэзию до массовой литературы, а я скажу, что эти поэты возгоняют элементы массовой литературы до уровня высокой поэзии.

И уж чего в этой «распоэженной», прозаизированной, фабульной поэзии не может быть по определению, так это авторского нарциссизма, авторского самолюбования и игр в сверхчеловеков.

А чтобы узнать, кто прав, — приходите, как было сказано в другое время по сходному поводу, через пятьдесят лет. Когда нынешние эксперименты станут классикой, а новая метафорика и суггестика будут «контемпорари».

И напоследок два слова о пресловутой «планке» и ее уровне. Тоже ведь метафора — спортивная. И неудачная. Спортсмен, преодолевающий планку на высоте двух метров, приземляется на заботливо подстеленные толстые мягкие маты. А вот попробуйте перемахнуть забор, увитый колючей проволокой! За которым еще, может, и канава выкопана…

Chateau de Lavigny

 

Миф больших пространств

Ольга Славникова. Любовь в седьмом вагоне. Рассказы. М., “АСТ”; “Астрель”, 2008, 285 стр.

Железная дорога, появившись на российских пространствах, очень быстро стала вещью литературной, а вскоре — и хрестоматийно литературной. Обыденность здесь удачно соединилась с романтикой; корабль для русского человека все-таки скорее экзотика, а уж самолету и вовсе достался главным образом эстрадно-песенный жанр. Поезд оказался волшебным домиком, переносным жильем, из которого частная человеческая жизнь наблюдает проносящиеся заоконные картины. Неприютными нашими пейзажами, мокрыми огнями Великой Равнины и голыми ее деревьями только и можно любоваться вот так — из окна вагона.

И кому, как не русскому классику, внятно это ощущение. Первая железнодорожная лирика — Фет, первая железнодорожная трагедия — Толстой, железнодорожная поэзия протеста — Некрасов… Да и в ХХ веке железной дороге достались самые трогательные строки несентиментального писателя Гайдара — все железнодорожные эпизоды “Чука и Гека”, не говоря уж о певце паровозов Платонове. Примеры можно множить и множить…

В этом поистине великом контексте проект, затеянный глянцевым журналом “Саквояж СВ” (“распространяется в вагонах СВ и повышенной комфортности ОАО „Российские железные дороги””), очень русский. Не в последнюю очередь благодаря своему размаху и какой-то странной сюрреалистической избыточности. Все — только лучшее. Бумага. Тиражи. Материалы. Авторы.