Новый Мир (№ 3 2005)

Журнал Новый Мир

Все же у двух столь непохожих журналов было и кое-что общее: это их стилистическая ориентация (функционализм и минимализм), характерная для той эпохи, и полное отсутствие рекламы, характерное для советской жизни в целом. Если с помощью “ДИ” можно было выработать представление о стиле как способе организации пространства вокруг человека, то “Kunst ja kodu” позволял умельцу реализовать такие представления в своем собственном доме.

Каждый человек рождается в готовый мир, нормы и ценности которого ему предъявлены уже как “ставшие”. Дети владельцев первых кооперативных квартир (равно как и очередников начала 60-х) — это молодые люди лет тридцати с небольшим, как правило, успевшие обзавестись собственными семьями. В качестве готовых, однако

же, им предъявлены новые для России нормы и ценности — совершенно иные, чем свойственные их родителям (то есть нам). Это я настолько привыкла к “дефициту”, что и сегодня испытываю приятное удивление от возможности и в Москве за пятнадцать минут купить еду на неделю (в Лондоне и прочих столицах я давно научилась принимать это как должное). Для поколения моих детей и внуков это просто данность, как и то, что старшие из нас жили еще при Сталине, но никто не жил при Екатерине Второй.

Более важно, впрочем, не столько то, что условия жизни кардинально изменились, но что они продолжают меняться в таком темпе, что в каждый отдельный момент жизнь оказывается не слишком прогнозируемой. Нарушена и культурная, и чисто бытовая преемственность, так что поколенческий разрыв — лишь один аспект возникшей аномии.

Малозначительный, на первый взгляд, пример. Пожив в Варшаве и Праге, я имею некоторый опыт “культуры кафе”, где продают не столько кофе и пирожные, сколько возможность пообщаться, а иногда и поработать в более удобной, нежели дома, обстановке. К типу европейского кафе стали приближаться и современные московские и петербургские кофейни — если не по ценам (“бюджетникам” они не по карману), то по интерьеру и атмосфере. Культуру нашей “молодежи кофеен” специально изучали петербургские социологи. В девяти случаях из десяти там проводят время студенты, которые учатся и подрабатывают, причем тратят они свои деньги преимущественно на себя2. Доход этот примерно 250 $ в месяц.

Если таковы доходы молодых людей, не закончивших образование, то в перспективе они пополнят исключительно ряды частного сектора, и минимальная зарплата, на которую они будут согласны, это не менее 700 $. Ни в науке, ни в образовании, ни в медицине, ни вообще на госслужбе (за исключением окладов чиновников относительно высокого ранга) таких зарплат нет. Если подобающие рабочие места не найдутся в “белом” секторе негосударственной экономики, то молодежь уйдет в “серый”, а то и в “черный”. Потому что тот, кто проводит время в кафе “Идеальная чашка”, слишком крут, чтобы согласиться строить жизнь на зарплату меньшую, чем хотя бы утроение своего сегодняшнего дохода.

Крутизна бывает разная. В одной среде быть крутым — значит курить “травку” и жить в “сквоте”, в другой — не курить вообще, но в родительской квартире выгрызть себе право на полную свободу в пределах своих 14 метров и включать на полную громкость все, что включается.

Среди “молодежи кофеен” многие не пьют ничего крепче кофе. Зато к двадцати годам крутым уже положено сшибать такие бабки, чтобы ни при каких обстоятельствах не жить с родителями и ездить на каникулы в Европу. К тридцати пяти быть крутым — значит обзавестись собственной квартирой, а то и загородным домом (своя семья подразумевается).

Как точно выразился процитированный выше Григорий Ревзин, “жилье — продолжение человека”. Что предполагает для этого самого человека наличие каких-никаких культурных образцов. “Молодежь кофеен” — это дети родителей с хорошим образованием, однако сегодня это вовсе не подразумевает культурно-бытовой преемственности — скорее наоборот. Для моего поколения автомобиль все-таки оставался “роскошью” (а нередко роскошью было даже такси). Поколение next для

начала обзаводится пусть подержанной, но приличной иномаркой. И, разумеется, стремится поскорее отделиться от родителей — снимает хотя бы комнату, а то и квартиру.

Многочисленные российские глянцевые журналы по дизайну дома и сада постепенно внедряют в умы будущих новоселов представление о том, что прекрасен именно “английский” деревенский стиль или швейцарское шале, декоративный огород или собственный пруд с кувшинками. На этих страницах расположился особый мир, изучение которого может заменить социологические опросы, психологические штудии и даже “физиологические очерки”, о которых наши дети типа слышали на школьных уроках литературы. Элегантная наглость фотографий забивает любые тексты, так что довольно быстро перестаешь понимать, что, собственно, ты держишь в руках — торговый каталог, журнал светской хроники или рекламную брошюру. Сама структура этих журналов тщательно “заточена” именно под рекламу — тут и цены в у. е., адреса и телефоны фирм и магазинов, а также имена архитекторов и дизайнеров. Благодаря такой конкретности наиболее профессиональные из подобных изданий несут вполне определенное идеологическое послание. Тем они и интересны.

Усадебно-дачная жизнь или же типовая квартира в новомодном бетонном небоскребе, но перепланированная и непременно доведенная до кричащей безликости, подаются как норма . Но там, где норма, там (подсознательно!) и ценности . Их, как мы знаем, вырабатывают для рядового человека представители особых профессий — и эта технология на глянцевых страницах явлена вполне наглядно. Так, в одном журнале в качестве идеологического послания предъявлена действительно уникальная по мастерству элегическая фотография юной Шуры Боткиной 1911 года из альбома “Серебряный век в фотографиях А. П. Боткиной” (М., 1998). В другом — интерьеры дома М. Ф. Морозовой, матери Саввы и Сергея Морозовых. Так читателю ненавязчиво предлагают вообразить себя прямым наследником просвещенной русской старины. Для полноты картины остается обзавестись чем-то “стильным” — например, ширмой, расписанной под Хболуй.

В романе Марселя Пруста “В поисках утраченного времени” возлюбленная Свана Одетта, особа малообразованная, но с претензиями на утонченный вкус, хвастается тем, что у ее приятельницы квартира меблирована “в стиле” (de l’йpoque). Когда Сван, коллекционер и эстет, пытается понять, в каком же именно стиле эта квартира обставлена, Одетта не понимает, к чему он придирается.

Интерьеры, рекламируемые нашим “глянцем”, воплощают стиль, как его понимала бы Одетта, живи она сегодня. Как точно выразился Ревзин, “четвертое измерение квартиры — это просто жизнь в ней”. Интерьер можно заимствовать, но образ жизни не заимствуется вместе с ним. Образ жизни создается . И когда Ревзин пишет, что идеалом интерьера для него является профессорская квартира, он имеет в виду не ее обширность и даже не наличие огромной библиотеки, а обжитость, адекватность дома потребностям его обитателя, все то, что на первый взгляд кажется избыточным.

В данном контексте “профессорская квартира” — это, разумеется, вовсе не квартира, принадлежащая профессору. Речь идет не о регалиях и уж тем менее об особом достатке ее владельца, тем более что книги там, как следует из рассказа Ревзина, стоят на ветхих стеллажах. Триста километров шагов, сделанных в этих стенах, — это образ жилья, в котором запечатлен упоминавшийся выше опыт семьи, детства, биографии. А раз уж он переносится из помещения в помещение почти бессознательно, то и типовая квартира может стать профессорской, если она обжита “изнутри”.