Новый Мир (№ 3 2007)
Шрифт:
Нет, рискованно. Еще заживется, чего доброго. И что она будет тут делать? А ему галерею открывать надо. Что же касается написать... Не блажи, Элиаз, где тебе. Нет, вернее всего будет напоить ее кофе, и пусть себе едет в свою Афулу. У нее там ульпан, пусть иврит изучает. Так и быть, великодушно решил Элиаз, сам отвезу ее на автостанцию, у нее же денег не осталось. Сотню не взяла, гордая какая! Ничего, возьмет, уговорю.
Или на денек все же можно? Почему-то ему хотелось, чтобы она снова взглянула на него, как смотрела ночью. Один раз еще, и попробовать все же нарисовать... А вдруг да
Девушка зашевелилась, поправляя под простыней свою одежду. Что-то сняла, скомкала, что-то застегнула, что-то заправила.
— Как дела, художница?
Элиаз потянулся было обнять ее, но она повернула голову, снова быстро провела губами по его щеке и выскользнула из постели.
И целоваться даже не умеет. Или это у них в России так целуются?
— Да ты что, сердишься, что ли?
— Сердишься? — удивленно переспросила девушка. — Почему?
— Ну, за эту ночь.
— За ночь? Разве ты сделал плохо?
Элиаз как раз считал, что сделал все очень хорошо, гордился собой, что так деликатно действовал, как только обнаружил ситуацию.
— Ну, это ты мне скажи, художница, — самодовольно сказал он.
Девушка улыбнулась своей улыбкой исподлобья, проговорила быстро:
— Не плохо. Ты художник, и я художник, вот и познакомились, — и убежала в душ.
Ишь ты, засмеялся ей вслед Элиаз. Ему приятно было, что художница не такая постная, как могло показаться с первого взгляда.
Тут пришел соседский парнишка, принес найденную на помойке картину, и Элиаз даже не огорчился, а только ухмыльнулся одобрительно, ай да Лоис, сильна старуха!
Девушка уехала в то же утро. Сперва долго мылась и стирала в душе, потом смущенно сказала, что очень хочет есть, оказывается, почти сутки не ела. В доме нашлось полпачки крекеров и два йогурта, она все это съела, одно удовольствие смотреть. Выпила кофе, сказала спасибо и встала. На предложение остаться, побыть день-другой ответила улыбкой и покачала головой.
— Не хочешь? — изумился Элиаз.
— Не могу.
— Какие же у тебя такие срочные дела? Иврит? Я тебя в три счета натаскаю.
— Не дела... и не иврит...
— Тогда что? Неужели не хочешь побыть со мной?
— Не могу.
— Почему не можешь?
— Не надо.
— Как не надо? — оторопело спросил Элиаз.
— Да, не надо.
— Тебе не надо?
— И тебе.
Это что же такое? Он ей предлагает, а ей не надо! Он уже целый план составил, как они проведут день,
Элиаз до того растерялся, что так и отпустил ее. Даже не отвез на станцию, даже адреса не спросил. Сто долларов она не взяла, а сказала, что ей надо тридцать шекелей, и их взяла. И сказала спасибо.
— И все? — сказал Элиаз. — Спасибо, и все?
— И все, — ответила девушка, застенчиво улыбаясь исподлобья.
— Одноразовый трах, и все?
— Нет, еще вот.
Подошла к нему, стала на цыпочки и нежно поцеловала в губы. Но в руки не далась, увернулась и пошла к двери. У двери остановилась, улыбнулась опять и сказала на прощанье:
— Еще увидимся! Я тебя на выставку приглашу!
Вот тебе и мышка серенькая. Ну, положим, целоваться по-человечески она все-таки умеет, хотя и не очень. Но вообще...
Сперва Элиаз чувствовал только недоумение и досаду. Как-то ему скучно стало, не знал, за что приняться. Вышел в галерею, взял альбом. Заложил в него последний снимок, и его больно кольнуло в груди. Светлые широко раскрытые глаза все так же бестрепетно заглядывали ему прямо в душу. И опять, как и ночью, это оказалось для него слишком, захотелось немедленно сказать или подумать что-нибудь, только теперь уже не просто, а как-нибудь похуже. Умеют они использовать нашего брата, подумал он со злостью. Ишь целка. Я, говорит, раньше не хотела... Да ее самое, наверно, просто никто не хотел. Весенний ангел, как же... у Боттичелли эти девки тоже... небось утрахали их до самых мозгов, вот и пляшут теперь...
Стало как будто легче. Он подписал дату, захлопнул альбом и пошел открывать галерею.
Элиаз был незлопамятен, и злость его прошла быстро. Прошло и недоумение — кто их разберет, этих русских. Да и весь этот эпизод стал быстро забываться, как забывалось и покрывалось пылью все в жизни Элиаза.
Картину Элиаз вставил обратно в раму и скоро довольно удачно продал ее, опять же американскому туристу и, что самое интересное, тоже из Цинциннати, как и Лоис. Вот смеху будет, если она как-нибудь эту картинку увидит! Только вряд ли, город большой.
Иногда, закладывая в альбом новую фотографию, он видел снимок художницы, но он смотрел на него теперь мельком, прищурившись, или не смотрел совсем. Раз ему подумалось, может, съездить в Афулу, найти ее ничего не стоит, проверю, как она там использует мой подарок. Чтоб хоть не зря старался. Но в тот день как-то не вышло, и на следующий некогда было, да и стоит ли, зачем. А там забылось и это желание.
И опять по дну оврага бесконечной вязкой чередой потянулись в далекое море черепичные крыши, покатые иудейские холмы, сводчатые улочки Старого города, мудрые раввины и беспечные хасиды, и мелкая желтая пыль беззвучно оседала на них. Край оврага подползал все ближе Элиазу под бок, и он уже не вскрикивал в полусне и не пытался удержаться, хватаясь за лежащее рядом женское тело.