Новый Мир (№ 4 2007)
Шрифт:
у нее растет на заднице трава,
но она не обращается к врачам,
баба Катя полагает — средь врачей
недовыявили все же палачей.
Баба Катя, хорошо поворожив,
может видеть на три метра вглубь земли,
утверждает, что покойники ушли
строить светлую покойницкую
что могилы лучших отпрысков страны
телевизорами все оснащены.
Баба Катя ищет травы при луне,
килограммами в сельпо скупает соль;
в лесе огненное скачет колесо —
баба Катя уверяет, что к войне.
Да и женщину с кошачьей головой
баба Катя наблюдает не впервой.
Впрочем, что ей, бабе Кате, за печаль? —
у нее на лбу невидима печать,
и когда падет на землю саранча,
бабе Кате будет не о чем скучать,
потому как стерва Клавка из ларька
под раздачу попадет наверняка…
Баба Катя зналась с Нестором Махно,
заряжала Троцкому наган,
говорят, что в черной маске домино
сам Пилсудский пал к ее ногам…
Бабу Катю принимали семь царей,
к сожалению, один из них — еврей.
У нее вставная челюсть на столе,
у нее в стакане спит стеклянный глаз,
баба Катя ковыряется в земле,
понимая в этом много лучше нас.
А над ней в слоях воздушного стекла
овощные плавают тела.
Баба Катя, ты ль взойдешь туда,
словно одинокая звезда?
Нет, сказала баба Катя, я уже
окопалась на последнем рубеже,
у меня ли не лежит на страх врагам
под подушкой ворошиловский наган!
Выйдет зверь из моря, грозен и красив,
содрогнется весь перовский жилмассив,
над промзоной третий ангел вострубит,
только ваша баба Катя устоит
на
угрожая зверю черным кулаком.
Для того ли меня мама родила,
чтобы я под зверя лютого легла?
Эй, товарищи покойники, за мной —
в чине ангельском и крылья за спиной!
Подведите мне горячего коня,
охладите кислым яблоком меня,
поднесите мне зеленого вина,
подтяните мне тугие стремена!
Эх, не выдай, черный ворон, красный стяг,
мы еще у зверя спляшем на костях!
Саранча летит железная, звеня,
семь патронов в барабане у меня.
Семилетняя закончится война —
кто-то ж должен на развалинах прибрать?
Нет, сказала баба Катя, ни хрена
я еще не собираюсь умирать.
Вы уйдете-пропадете кто куда,
я останусь, одинокая звезда.
Сколько выпадет золы — не разгрести,
то-то розам будет весело цвести!
* *
*
Точно ящерица, вьется трещина в холодке по беленой стене,
то ли иволга, то ли женщина проплывает в зеленом окне.
Над раскидистой старой черешнею, над толпою замедленных пчел
золотистое облако грешное, не жалеющее ни о чем.
Где рубинами рдеет смородина, а над ирисом бражник висит —
ах, уродина, гадина, родина — кто не спрятался, пусть не винит.
Хоботок потихоньку раскручивай, зависай над колючим кустом,
выбирая последнее, лучшее, не рассчитывая на потом.
Этот медленный гул нарастающий, эта алая липкая тьма —
насекомая, злая, летающая, заползающая в дома.
Обойди меня, яблоня лиственная, отклони световое копье,
слышишь, зяблик меж веток высвистывает потаенное имя твое.
Видишь, там, над плодами гниющими, над фасеточным глазом судьбы,