Новый Мир (№ 4 2008)
Шрифт:
Обычно там никого не бывало, но один раз встретили Мальцева. Папа знал его: он у них на заводе в столовой работал и — папа знал — приторговывал еще не то колбасой, не то мясом, из деревни возил, и был папе тем неприятен как спекулянт и потенциально — жулик. А Мальцев знал папу как начальника бригады прочности, боялся его и заискивал по привычке, как перед любым начальником.
Но то на работе. А на пустом берегу, где папа — с Идкой на шее, а Мальцев — в семейных трусах до колен, они как бы вдруг оказались на равных и не знали, как им друг с другом говорить.
— Я тоже семейно, — говорил Мальцев. — Вот только наверх поднялись, не видали? Жена и два пацана. Пять и девять… нет, десять. А твоей сколько?
— Шесть.
— В этом году в школу?
— Нет. — Папа скользнул по Мальцеву взглядом и нахмурился. — Ей в декабре семь, пока не берут, — почему-то нашел он нужным добавить, словно оправдываясь.
— Нехорошо, — покачал головой Мальцев. — Я старшего с шести отдал. И младшего отдам. Ты договорись, она ведь уже большая.
Папа даже обернулся на Идку — его Идка большая? Нет, это о ком-то другом, о чужом ребенке можно сказать так, а Идка — она не большая, не маленькая. И о школе папа думать не любил. Ведь как пойдет в школу, все изменится, думал папа: ее нельзя уже будет купать в ванной, сажать на шею, качать на коленке, она начнет расти. А пока Идка такая, его, папы, внутренний таймер тоже как будто сломался, перескакивая с каждой пройденной секунды на секунду назад.
Думая так, папа разделся и большими шагами ушел к воде, а Мальцев, лысый и потный, оставшись с Идкой один на один, присел перед нею и стал говорить заискивающим тоном, как всегда говорил с детьми начальников, считая, что заискивать перед ними — это то же, что заискивать перед самими начальниками.
— В школу скоро пойдешь, да? — говорил Мальцев.
Ида молчала и смотрела на него прямо.
— Пионером будешь?
Ида бесстрастно смотрела ему в глаза. Про пионеров она все уже знала.
— Сначала октябренком, потом пионером, — поправился Мальцев. — Будешь с Лениным значок носить и делать вот так. — Он вдруг поднялся, втянул, как мог, свой толстый живот и приставил руку ко лбу, вылупившись прозрачными глазами на горизонт, бездумно и отчаянно.
В этот самый момент маленький пароход, отходя от дебаркадера за мысом, просигналил нежно большому теплоходу, величаво плывущему вниз по Волге (фарватер тут был недалеко от берега). Большой теплоход ответил ему низко и торжественно зависающим в вечере, долгим и грустным звуком. Солнце ало садилось за лесом и спиною толстого дядьки, вытянувшегося в пионерском приветствии, в трусах в синий цветочек, с барабанным животом по-над ними, и так он торжественно-нелеп был в этот момент, что Идка прыснула и бросилась к воде, зовя на бегу папу.
Мальцев
Вечером папа ходил в бильярдную, и Ида шла с ним.
Пока шли, проверяли домик ужа в пеньке, хотя это и было не по пути, совсем на другой тропинке. Ужа всегда не было дома, трухлявый пень выглядел как заколоченная избушка, и папа уже не помнил, с чего они решили, что здесь должен жить уж. Постучавшись к нему, шли в бильярдную.
Так назывался низкий деревянный сарай без окошек. Внутри было всегда очень накурено, полно мужиков и крупная, с толстым носом и подбородком Светочка в бумажном чепчике, приколотом к волосам, и переднике с оттопыренным карманом, куда она складывала деньги за неимением кассы. Светочка стояла за деревянной стойкой и подавала газировку с сиропом и без. Еще квас. На стойке был черно-белый телевизор, который смотрели все, кто не играл. Так как из-за голосов и стука шаров слышно все равно ничего не было, у телевизора всегда был выключен звук.
Столов было три, а стульев — ни одного. В тот приезд Идка с удовольствием отметила, что стала выше стола и может уже положить подбородок и смотреть на зеленое поле, не приподнимаясь на носках. Но папа не разрешил так стоять, а то вдруг шар, выскочив с поля, попадет Идке в лоб? Он велел сесть на маленький выступ у стены, Идка сидела и смотрела снизу, как шарики, проваливаясь, попадают в сеточки под лузами или в длинный ход под столом (был там один такой стол, и он был для Идки самым главным, ей казалось, что играть на таком столе могли только те, кто уже на остальных выиграл, и она очень гордилась папой, когда он играл на нем).
— Что с женой не оставил? — спрашивал у папы бильярдный знакомый, о котором папа помнил только, что встречался с ним каждый год и что работал он тоже на заводе, но имени его не помнил уже тогда, а стоило перестать встречаться — забыл вообще, что такой человек был.
— На выходные приедет, — отвечал папа про маму, целясь.
— Что, в баню не пойдешь? Мужики звали.
— Нет, не люблю, — говорил папа и делал от стола шаг, присматриваясь.
В телевизоре отсчитала секунды заставка программы “Время”. Бил папа.
— Эх, как нехорошо: сейчас шестого прямо в лузу подаст! — посочувствовал приятель.
— Не подаст, — сказал папа довольно. — А ты один? — спрашивал потом без любопытства, разумея жену и детей приятеля, о которых не знал точно, но предполагал, что они есть.
— В Крым отправил, пусть загорают, — отвечал приятель небрежно. — Да мне одному и сподручней: рыбалка, банька, потом еще можно — ну, туда-сюда. — И отчего-то хитро подмигнул папе. Тут в телевизоре проявилось лицо Горбачева, мутно размытое на старом экране, и папа воспользовался этим, чтобы отвернуться от приятеля и не реагировать на его намек.