Новый Мир (№ 4 2008)
Шрифт:
усилить оцепление, попытку
молитвы зафиксировать, носитель
изъять и в изоляторный отсек
доставить! Разогреть энергоблоки,
начать дезактивацию”…
Я понял,
что дело худо.
— Господи, помилуй,
не оставляй, спаси и сохрани!
Мне некого искать во мгле таможни,
за той чертою нет моей любимой,
я жив еще…
свернулся мир, захлопнулся, и вот
я чувствую щекой холодный кафель,
плечо болит,
все тело занемело,
шершавый бок родной чугунной ванны
над головой — я дома…
IV
Не могу
понять — какая сила мной владеет,
кем я влеком в полете небывалом,
над серой бездной времени и страха,
кому и чем платить за горький дар
посланца?
Может, все еще не поздно
уехать на плато Каракорума,
пасти овец и слушать долгий ветер,
смотреть в очаг
да звезды сторожить?..
26 сентября 2007,
Новосибирск.
* *
*
Александру Радашкевичу.
О, период нежнейший, беспамятный, моретворящий,
Говорящий на том языке, что еще не осознан,
Не окуклился в зерна икринок — словесных и плодотворимых,
Что серебряным облаком взвихрили сон задремавшего бога...
О, сонорные волны и мелос виртуального снега,
Душу вы забелите мою, в антарктической бездне укройте,
Чтобы заговорила, поднявшись из тысячелетнего плена,
Инфузория-туфелька смысла — и весело, и лучезарно!
* *
*
На берегу обезлюденном
Ставит силки птицелов.
А в поцелуе полуденном
Плавится олово слов.
Через соломинку выпита
Золотоносная мгла.
Та, что в иероглифе выбита,
Та, что в Байкал утекла.
Та, что купальским цветением
Испепелила меня,
Негою и володением
Накрепко обороня.
Вот она, верная иноходь!
Вот
Влажного вдоха и выдоха
Живородящая тьма.
И торжествует и властвует,
Пламенна, словно Грааль,
Вечною радостью радостна,
В Божию свита спираль —
В этом струенье нефритовом,
В перетеканье начал,
В ритме биенья открытого
Плавной волны о причал.
4 ноября 2005,
Новосибирск.
Тризна по Яну Волкерсу
Когда я впервые услышал эти имя и фамилию, они мгновенно распались в моем сознании на составляющие. На писателя Янчевецкого, который во время одного из своих многочисленных путешествий работал смотрителем колодцев в Средней Азии, на писателя Яна Парандовского, писавшего о писателях, и на множество иных Янов, о которых я знал или только догадывался, живших и живущих, литературных и мирских, благочестивых и грешников.
От фамилии этого человека отделилось слово «волк», и я представил такую сцену: звездная ночь, заснеженная лесная дорога, по ней бегут несколько голодных волков, бегут за каретой, в которой сидит и боится их Сибирочка — одна из самых известных героинь романов детской писательницы Лидии Чарской. Если бы незадолго до этого я не занимался исследованием творчества Чарской, то, конечно, мог представить что-нибудь другое: современную Сибирь на карте России, или зоопарк у метро «Баррикадная» в Москве, или миролюбивую лайку своего соседа по лестничной клетке, или даже овечью шкуру.
Две буквы — «е» и «р», следующие за «волком», по причине заграничности фамилии превратились в термины «Европа» и «Россия», находящиеся хоть и в одном контексте, но все равно графически отделенные друг от друга. И последнюю букву — «с» — из-за близости к словесной Европе я увидел в латинском варианте, то есть похожую на недорисованный символ бесконечности, в знак протеста принявший вертикальное положение.
На этом ассоциации закончились, но позже еще часто принимали самые разные формы, пока я не прочитал все книги, написанные Яном Волкерсом. Означенные имя и фамилия перестали быть просто материалом для отвлеченных фантазий, всякий раз заставляя меня воображать одного лишь их хозяина. В разных, правда, обстоятельствах. Ян мог сидеть за письменным столом, гулять по своему саду, мог пить вино, встречаться с любимым человеком, общаться с журналистами... В общем, мог заниматься всем тем, чем может заниматься знаменитый голландский писатель.