Новый Мир (№ 4 2011), Журнал Новый Мир

Новый Мир (№ 4 2011)

на обложку

Журнал Новый Мир

Шрифт:

[1] Афанасьева Анастасия. Литература сродни воздуху. Беседу ведет Ольга Балла. —«Дружбанародов», 2009, № 12.

[2] Ср. у Уитмена, который определяет себя как часть социального целого:

«Я и молодой и старик, я столь же глуп, сколь и мудр,

Нет мне забот о других, я только и забочусь о других,

Я и мать и отец равно, я и мужчина, и малый ребенок,

Я жесткой набивкой набит, я мягкой набит набивкой,

Много народов в Народе моем, величайшие народы и самые

малые,

Я и северянин и южанин, я беспечный и радушный садовод,

живущий у реки Окони,

Янки-промышленник, я пробиваю себе в жизни дорогу, у меня

самые гибкие

в мире суставы и самые крепкие в мире

суставы,

Я кентуккиец, иду по долине Элкхорна в сапогах из оленьей

кожи, я житель Луизианы или Джорджии,

Я лодочник, пробираюсь по озеру, или по заливу, или вдоль

морских берегов, я гужер, я бэджер, я бэкай…»

(«Песня о себе», пер. К. Чуковского)

[3] Впрочем, здесь напрашиваются и—вполне логично—аллюзии к творчеству Бродского и Введенского, которые в этой системе будут противопоставлены условному «пушкину» как «модернисты»—«классику».

Молодые и сильные выживут

МОЛОДЫЕ И СИЛЬНЫЕ ВЫЖИВУТ

О л е г Д и в о в. Симбионты. М., “Эксмо”, 2010, 416 стр. (“Легенды”).

Мы живем в пространстве, насыщенном мифологемами. В первом государстве рабочих и крестьян, в самой читающей стране мира, на родине “черного золота” и “кровавой гэбни”. Большая часть этих мифологем была во время оно “спущена сверху”, просеяна сквозь сито городского фольклора, присвоена и адаптирована обыденным сознанием. Этот процесс никогда не прекращался: так же как маркерами хрущевской эпохи стали “кукуруза”, “спутник” и “Гагарин”, а горбачевской — “перестройка”, “гласность” и “Чернобыль”, наше время войдет в историю (да что там, уже вошло) благодаря “инновациям” и “нанотехнологиям”. При этом мы не просто наблюдаем со стороны за взаимодействием противоречивых мифов, но живем внутри спутанного клубка, который они образуют, в самой пульсирующей сердцевине. Когда невнятную мантру “инновации-нанотехнологии” приходится слышать по десять раз на дню, в утренних новостях от сотрудника МЧС, а в вечерних — от дизайнера модной одежды, неотвратимо понимаешь: это симптом.

Для писателей, в той или иной степени принявших постмодернистский дискурс, будь то Павел Пепперштейн, Виктор Пелевин, Владимир Сорокин или порядком недооцененные Белобров с Поповым, работа с мифологемами — дело привычное, обыденное, повседневная рутина. В “жанровом гетто” к этой материи относятся гораздо осторожнее, даже с некоторым пиететом — то ли по старой привычке, то ли в силу ложной солидарности с читателем, простодушно принимающим духоподъемную риторику госчиновников за чистую монету. Случай Олега Дивова для нашей литературы не то чтобы уникален, но не слишком типичен. С одной стороны, писатель, очевидно, чувствует всю иронию ситуации, вымороченность, искусственность сляпанных на живую нитку големов, среди которых нам приходится жить. Однако богатый опыт работы в сфере пиара научил его даже самый безумный концепт преподносить с серьезным, торжественным выражением лица. Эта амбивалентность и привлекает и отталкивает — в зависимости от личной интерпретации конкретных текстов, как это было с романом “Выбраковка”, где одни увидели апологию государственного террора, другие — образцовую антиутопию нового образца, а третьи — воплощение потаенных чаяний.

С другой стороны, писатель весьма последователен в своих убеждениях. Еще несколько лет назад Дивов отмечал в своем блоге: “Нашему поколению — родившимся в 60-х — приходится сполна платить за грехи отцов. Это редкая беда для страны. Из нашего тупика возможен только один выход: порвать и выбросить доставшиеся в наследство счета... — И добавлял: — Проблема одна, но она определяет все. Нужно напитать предлагаемый мировому сообществу бренд „русские” внутренним содержанием. Иначе окажется, что мы продвигаем мыльный пузырь, и он лопнет по той же причине, как некогда СССР, — из-за нехватки связности. При всем искреннем желании воспринимать себя как норму и так же себя презентовать”. С советскими мифами писатель решительно разделался в лубочном цикле “Сталин и дураки”, нарочито стилизованном под диссидентскую, андеграундную прозу семидесятых — восьмидесятых, — и тем самым надолго, если не навсегда, закрыл тему. Теперь настало время для наполнения смыслом новых, постсоветских мифологем — что автор и проделал в “Симбионтах”, первом своем романе за последние шесть лет.

Фабула “Симбионтов” типична скорее для производственной прозы, чем для фантастической — Дивов всегда питал слабость к “приключениям профессионалов”, людей, знающих и любящих

свое дело, будь то хоть ремесло ассенизатора (“Вредная профессия”). Есть в этой книге и научно-исследовательский институт микромашиностроения, делающий полезное и важное дело на благо человечества, и честолюбивый директор, эволюционировавший из “эффективного менеджера” в типичного Наполеона Мценского уезда, и простые, открытые парни, каждый день идущие на работу как на праздник, и гениальное открытие, вокруг которого разгорается весь сыр-бор, и даже неизбежная для производственного романа борьба хороших государственников с наилучшими. При этом упомянутый НИИ занимается не чем-нибудь, а микроботами (которых малограмотные журналисты и лукавые пиарщики именуют, разумеется, наноботами — эту практику сознательной подмены понятий автор высмеивает совершенно беспощадно), а характеры героев, как и положено в мифе, заданы одной ярко выраженной доминирующей чертой. Эти герои понятны и в то же время масштабны: типичный карьерист, типичный академик советской закалки, типичный школьник-бунтарь, типичный ветеран КГБ “с усталыми, но добрыми глазами”... В этих характерах нет глубины, нет сбивающей с толку многослойности, нет оттенков и полутонов, герои намертво впечатаны в матрицу мифа, но именно благодаря им умозрительная концепция обрастает плотью. Ну а самый яркий, обаятельный и искренний персонаж этого романа и вовсе не человек, а рой микроботов, тех самых “вертолетиков”, которые не сломаются, не предадут, не спасуют в трудную минуту. Да и визуализируется этот образ отлично...

“Искусство должно зацепить пресыщенный взгляд, не отпугивать сложностью, успеть быстро и задорно проговорить что-то важное предельно простым и приятным языком”, — пишет Александр Гаррос в статье “В когтях у сказки” (журнал “Сноб”, 2010, № 4). Что ж, роман “Симбионты” полностью соответствует предъявленным критериям. Будущее России по Дивову — за молодыми, теми, кто готов начать все с нуля, учесть ошибки прошлого, но не собирается их повторять. Главная задача молодых — прервать дурную цикличность нашей истории, которую Дмитрий Быков в романе “ЖД” классифицировал как извечное несчастье русского этноса. “Бежать. Вырваться. Но бежать так, чтобы потом, вырвавшись, заново вписаться в этот мир. Занять достойное место. И успеть как можно больше сделать, пока окончательный диагноз не прихлопнет тебя”. Наноботы, говорите? То есть, пардон, микророботы, “микробы”? Что ж, символ как символ, ничем не хуже других. Если наполнить его реальным, физически ощутимым, не высосанным из пальца содержанием, возможно, история запнется на этом пригорке и с гулом распрямится, как соскочившая часовая пружина. Безусловно, автор сознательно идеализирует азарт научного поиска, абсолютизирует значимость единичного открытия: “микробы”, созданные энтузиастами из НИИ микромашиностроения, сулят человечеству неисчислимые блага вплоть до физического бессмертия. Но если ты претендуешь на то, чтобы переломить ход истории (или, в более близкой Дивову терминологии, произвести глобальный ребрендинг), на меньшее замахиваться бессмысленно, а то вся затея закончится пшиком.

Дивов непроста выбрал для своего художественного высказывания форму “романа для юношества” и сделал главными героями книги подростков. Детская психика более восприимчива, гибка и мобильна, отливка еще не успела затвердеть, покрывшись мертвой коркой возрастного скепсиса и цинизма. В то же время мышление подростков ближе к мифологическому, себя и мир они видят единым целым. Мысль о том, что во вселенной есть вещи, неподвластные человеческой воле, и таких вещей куда больше, чем представляется, еще не кажется им окончательным приговором. А если мне по силам изменить себя (на самом примитивном, бытовом уровне — сделать вызывающий пирсинг, расписать себя татушками, покрасить хаер в фиолетовый цвет), то почему бы заодно не изменить и мир?.. Хотите повлиять на общественное сознание — обращайтесь к детям. Не обязательно говорить на их языке, это слишком откровенное заискивание, а подростки остро чувствуют чужую слабость и сразу теряют доверие, — достаточно увлечь идеей и не скатиться в занудное морализаторство, не прослыть ханжой. “Молодые и сильные выживут” — так назывался один из ранних романов Олега Дивова. Не только выживут, но и помогут сдвинуть этот мир с места, вернуть бытию ускользающий смысл. Потому что если не они, то кто же?

Василий Владимирский

Санкт-Петербург

КНИЖНАЯ ПОЛКА ЕВГЕНИЯ АБДУЛЛАЕВА