Новый Мир (№ 4 2011)
Шрифт:
И тут же, по-женски легко и мстительно, Ольга берет в руки бокал. И, заглянув в емкость — туда, где еще играет ажурная беспечная исчезающая пена, — предлагает:
— За воронежцев! За настоящих!
Меж тем Инна, едва пригубила, продолжает интересный разговор: — И ваш Звоницын тоже по доносу?
— Конечно.
— Вот ведь удивительно. И те по доносу, и другие по доносу… Лишние словечки...
— Конечно.
Ольга подхватывает: — Да, да!.. В связи с судьбами художников, я как-то рылась в архивах. Анналы! Анналы припудренных доносов!.. Притом что сам донос написан очень читаемо и внятно…
— Разборчиво? — удивляется Инна.
— Вполне!.. А зато подпись внизу… Кто именно написал… кто настучал на Звоницыных, на Ивановых-Петровых — мелко. Совсем мелко!.. Так и зарылись они, спрятались, усохли в неизвестность. Канули в никуда. Не знают их люди.
Батя пожал плечами: — Почему же, дочка, не знают. Знают.
— И кто же на них настучал?
— На Звоницына?
— Да?
— И на Звоницына… И на его Галю.
Погас вновь свет. Темнота улеглась и несколько смягчила подползающую правду — непрячущуюся и жесткую.
За столом в темноте они сейчас трое — сестры и Батя. В полной тьме.
И тишина.
Сестры не решаются что-то сказать. Потрясенные, молчат.
И потому первый заговорил Батя:
— И на шепчущего Буянова… Тоже я.
Сестры, из обступившей их темноты, откликаются теперь обе разом:
Ольга: — О господи!
Инна: — Я как предчувствовала!.. Лучше б вы молчали.
Тишина.
И опять из близкой тьмы негромкий суровый голос Бати:
— Кому лучше, дочка?
*
Молчаливая тьма оживает.
Сначала слышно, как возле отключившихся темных стендов бранится Коля Угрюмцев: “Опять испортили! ч-ч-черт!”
Затем голос Артема: — Свечи. Свечи!.. Я же их помню… Оль, свечи на месте?
Ольга безразлично (придавленная признанием Бати): — На месте.
Артем торжественно, как бы читает стих:
Иду за свечой
Во тьме на ощупь!
И
Коля Угрюмцев с подростковой ворчливостью требует: — А мне тоже найдите ф-фонарик. Иначе я с-свет не налажу. Уйду, на фиг, с-с-спать!
Инна: — Обойдешься свечкой.
Невидимые, растворились во тьме Женя и Женя. Но на всякий случай они застыли у стенки, которую их нынешний гуру пометил словцом-двумя на столетних обоях.
Однако и они кричат: — И нам свечку! И нам!
В темноте, как оказалось, его память цепче… острее!.. в памяти комната за комнатой!.. и как же решительно и как свежо определяет Артем в темных проемах свои былые ходы и тропы. Свечи… Свечи?.. А ведь тоже его встреча с прошлым. Здесь, здесь он означил цензуру как болезнь, как вывих. Исцелите себя! Убейте гадину!
И так ново (по старой памяти), так ясно нарисовался ему в темном углу хозяйственный шкафчик — там, там свечи… были… год назад .
И вот нынешний школьный учитель кричит, вопит, ликует — с новообретенной воронежской волей пугая и разгоняя тьму:
Иду на ощупь
Во тьме за свечой!
Как это прекрасно, когда свечи на месте.
Обеим сестрам и Бате вернувшийся Артем осторожно ставит на стол найденные живой ощупью высокие свечи. Зажигает им две. С третьей, последней, направляется к Жене и Жене.
— За меня не беспокойтесь, — весело объявляет Артем всем сразу. — Себе я отыскал свой старый фонарик. Он лежал бочком и ждал меня, хозяина. И там же — кучкой! представьте себе! — ждали своего хозяина старые, но не севшие… не сдохшие!.. не сдавшиеся!.. батарейки. Вот оно!.. Любуйтесь!
Артем включил фонарик.
Поводя лучом, он отыскивает Женю и Женю. Его молодые помощники ожили в луче — прыгают и смеются. Заодно прыгают на стене их гротескные, но вполне узнаваемые тени.
Женя и Женя: — Мы продолжаем работу! Мы продолжаем!..
*
Сестры и Батя… На столе в рост две зажженные свечи. Возможно, самая неожиданная (и по-своему замечательная) минута вечера.
Ольга машинально делает небольшой глоток шампанского.
Батя произносит негромко и сурово: — Я как бы прощенный.
Ольга молчит.