Новый Мир (№ 6 2009)

Журнал Новый Мир

...........................................................................

Ох, эта смерть — территория, где не ходят наши кредитки.

Смерть — территория нефти, пусть она омоет его грехи.

Мы положим в его ногах оружие и золото,

Пушнину и мелко перемолотый перец.

В левую руку вложим ему последнюю модель нокиа,

В правую — грамотную ладанку из Иерусалима.

Но главное — тёлки,

две тёлки, главное — две платиновые тёлки.

........................................................

Александр

Иванов. Необходимость Большого стиля. Красивая страна с неповторимым стилем — чем не национальная идея? — “Политический класс”, 2009,

№ 49, январь <http://politklass.ru>.

“Получается, что заказчик на Большой стиль в России отсутствует. <...> Необходим творческий синтез всего того, что мы можем считать русским национальным, — это и наработки деревянного зодчества, и русское каменное зодчество, и русский модерн начала XX века, и конструктивизм, и сталинский „неоклассицизм”. Это будет некий сплав, но на основе русского конструктивизма, как наиболее современного явления. Нельзя жить только прошлым. Новый стиль должен быть максимально современным. Я и мои коллеги можем предъявить некоторые наши разработки. Но ведь неизвестно, к кому обращаться! К кому можно сейчас прийти со своими идеями? <...> Вопросы Большого стиля всегда решают идеологи, а не министры культуры. Ибо сохранение и создание нового национального стиля — прежде всего сфера идеологии. Ведь организация пространства, среди которого мы живем, — это вопрос самоидентификации”.

Автор статьи — художник-монументалист Александр Юрьевич Иванов. (Не путать с другими Александрами Ивановыми.)

Наталья Иванова. Литературный пейзаж накануне. Интервью с заместителем главного редактора журнала “Знамя”. Беседовали Ольга Цыкарева и Кира Егорова. — “Русский Журнал”, 2009, 1 марта <http://www.russ.ru>.

“Мне интересно не только критиковать, но и формировать литературный процесс. Я являюсь первочитателем и внутренним первокритиком многих произведений, которые потом вызывают активный интерес премиальных жюри, литературных критиков, литературных журналистов”.

“Я „включенный наблюдатель” — есть такой термин — и стараюсь включаться как редактор, но и дистанцироваться как литературный критик. Кстати, отнюдь не все публикуемое на страницах „Знамени” мне нравится. Мой вкус все-таки отличается от потребностей „Знамени” как коллективной литературной личности (а то бы, глядишь, с пустыми страницами выходил бы журнал: как поется в песне, я тебя слепила из того, что было). <...> Для меня было только два безусловных автора в современной литературе, о которых я написала в 1984-м и в 1989-м по монографии, — Юрий Трифонов и Фазиль Искандер”.

“Не хотелось бы никого обижать, но на самом деле я не считаю романы критиков — Павла Басинского, Владимира Новикова и других — необходимыми для современной литературы”.

Интересно девки пляшут! Беседу вел Илья Колодяжный. — “Литературная Россия”, 2009, № 11, 20 марта <http://www.litrossia.ru>.

Говорит Виктор Топоров: “<...> у нашей страны есть только один реальный выбор: между вменяемым полицейским государством и полицейским государством невменяемым, а всё остальное — так, бла-бла-бла…”

“А вообще-то я социалист, хотя и не социал-демократ: в возможности всеобщего полного и равного избирательного права я не верю”.

“Западная

поэзия, по сути дела, умерла в 1950 — 1960 годы, и даже „жизнь после жизни” закончилась где-то в 1980-е”.

“Раньше я говорил: сначала должны уйти шестидесятники. Они как раковая опухоль. Потом к ним присоединились и семидесятники-метастазники, и восьмидесятники-коматозники. А теперь уж и сам не знаю”.

Максим Кантор. Проданное поколение. Социализм возвращается в Европу в чалме и не нуждается в европейской культуре. — “Новая газета”, 2009, № 25,

13 марта.

“Подобно тому как предельное обнищание создало люмпен-пролетариат, готовый на любую авантюру, так предельное обогащение создало люмпен-миллиардеров и точно так же вывело их за рамки общественного договора. Эти свободные от обязательств перед обществом богачи являются локомотивом сегодняшней истории”.

“Подлинная беда в том, что сама цивилизация, ее культура и история существовали как бы в кредит, и кредит этот был выдан на основе былых достижений. Вот этот, наработанный дедами капитал идей и идеалов и продолжали декларировать в исторических ведомостях — и полагали, что, живя на проценты с дедовских свершений, культура протянет долго. Нового Леонардо нет — зато есть Марсель Дюшан, который пририсует Джоконде усы; нового Шекспира не появилось, но есть Стоппард, который напишет реплику на пьесу „Гамлет”. После страшной войны и последних великих художников Запада — Пикассо, Камю, Белля, Хемингуэя — наступило время культурной ипотеки”.

Олег Ковалов. “Четвертый смысл”. — “Искусство кино”, 2008, № 10, 11 <http://www.kinoart.ru>.

“„Застава Ильича” (1963, режиссер Марлен Хуциев) — шедевр, с этим уже не спорят. Но фильм этот какой-то... „недосмотренный”. <...> Фильм вышел на экран сокращенным, с большими купюрами, переснятыми и доснятыми эпизодами — перемонтированным, переозвученным и даже переименованным так, что в самом названии слышалось что-то извиняющееся: „Мне 20 лет” — не взыщите, мол, за идейную незрелость. <...> В годы перестройки торжественно сняли с полки, несколько раз показывали именно оригинал — „Заставу Ильича” — на фестивалях, в киноклубах, в Музее кино и по ТВ, но поскольку действие фильма разворачивалось неспешно, а шел он 3 часа 10 минут, то если бы обычный телезритель одолел его, не отвлекаясь на телефонные звонки, перекуры, семейные дела и прочие естественные процедуры, его впору было бы награждать памятной медалью. Таких героев оказалось немного, и в курилках все дружно умилялись картинкам с трогательными романтиками, увиденными накануне „по телику”, и сетовали на быстротечность таких прекрасных времен, какими были 60-е. Именно эти расхожие банальности стали со временем определять восприятие „Заставы...” как произведения безобидного и беспроблемного, запрещенного по чистой случайности <...>”.

“Раскол с режимом, отраженный и выраженный „Заставой...”, идет по линии не социальных, а нравственных категорий: не „советизм — антисоветизм”, а „идеализм — цинизм”. Именно это разделение общества на романтиков и циников, людей веры и людей безверия уязвило власть имущих сильнее, чем если бы то была традиционная социальная критика, и это раздражение докатилось до высших этажей партийной номенклатуры: загорелась шапка и на тех, в кого и не метили авторы „Заставы...””.

“„Застава...” не история „трех товарищей”, а рассказ о вере, подвергаемой искушению. Если взглянуть на ленту именно так, то ее вроде бы вольная, „растрепанная” структура окажется на удивление логичной и стройной”.