Новый Мир (№ 6 2009)

Журнал Новый Мир

Только если первоначально она оказывалась самым продолжительным куском «Бедной Лизы» (6.47), то теперь, чтобы подвести неутешительные итоги, хватает двух минут: истончение и рассеивание (затухание и разглаживание) как нельзя лучше подходят к трагическому финалу истории из давно минувших времен.

 

Балет «Русские сезоны» в Большом театре

После фальшивой пышности и картонного великолепия классической «Пахиты» Петипа сцена, расчищенная под «Русские сезоны», выглядит даже не обнаженной, но голой. Пустое зеркало сцены, экран на всю заднюю стену (совсем

как у Баланчина), цвет которой выражает предельные эмоциональные или сезонные состояния: весеннюю хлябь, зимнюю чистоту, июльскую одурь, осеннее палехское великолепие.

Двенадцатичастный камерный цикл Леонида Десятникова соединяет музыку и пение. Хорошо структурированный клавир в классической традиции (у того же Десятникова есть цикл, соединивший сезонные рефлексии Вивальди и Пьяццоллы) чередует сугубо инструментальные опусы с сопрано (Яна Иванилова), задавая еще одно направление музыкальной драматургии, — цикл внутри цикла.

Хореография Алексея Ратманского развивается за счет бинарных оппозиций, заданных музыкальным сюжетом. Мужское и женское. Стихийное и сознательное. Архаическое и модернизированное. Элитное и народное. Времена года и сезонные упражнения. Русское (народное) и западное (классический балет). Сакральное и профанное. Серьезное (обряд) и ироничное (обломки цитат, мгновенные пастиши и обманки). Симметрия и асимметрия разомкнутой скобки.

Ну и, конечно же, жизни и смерти. Сам композитор писал, что «есть главная тема, то есть для меня главная — Memento mori». Важная оговорка — «для меня главная», ибо нарратив, состоящий из дюжины миниатюр, может быть рассмотрен в универсальном свете.

Разлом и разлад идут уже на уровне костюмов, поделивших все пары на нестойкие, постоянно перемешивающиеся друг с другом дуэты. Из этой поделенности на пары возникает логика алогичного финала, в котором появляется белая инфернальная пара совершенно из другого мира, нарушая разноцветный пир народных мотивов и элементов, — свадебная или же все-таки балетная (на что намекает классическая пачка) пара, укладывающая все прочие цвета лежать в лежку.

Это очень русская история, где женщины выходят на первое место, а мужчины в поте лица трудятся вокруг, создавая нечто вроде рамы для изломанных женских судеб. Русская еще и потому, что специфические народные танцевальные притопы и прихлопы неожиданно оборачиваются классическими движениями. И наоборот. Чередование «французского с нижегородским» рифмуется с историей народа, страны, с историей самого балетного искусства, привившего розу русскому дичку.

Драматическое натяжение возникает с первого, «зимнего» эпизода (Dominical), где симметричные движения танцовщиков перебиваются асимметричным разнобоем. Геометрия распадается, чтобы возникнуть вновь, заостриться нелогичными резкими выбросами рук, ног, заклинательными движениями, сменяемыми плавными поворотами.

Танцовщики, вслед за музыкой, постоянно меняют ритмы, каждый новый вырастает из предыдущего, ледоходом ломает едва-едва установившуюся картинку, внутри которой нет-нет да и встречаются обломки иронических отсылок к опыту предшественников. Ратманский, как и Десятников, в опусах которого звучит весь предыдущий опыт мировой музыки, обыгрывает Петипа и Баланчина, подмигивает зрителю, как бы настаивая, что сегодня невозможно всерьез заниматься таким странным, выморочным искусством.

Дистанция,

установленная Ратманским еще в «Светлом ручье», увеличивается, становится все более трезвой, резкой. Это уже не стилизованный советский социум, взращенный на гумусе музыки Шостаковича, но весь русский мiр, вертикальной шахтой углубляющийся в умозрительный архетипический центр.

Архаика и бессознательное, диктующие основной строй-настрой танцев, постоян­­­­но спотыкаются о жестко структурированные фрагменты (головное, цивилиза­ционное, не-русское). Десятников здесь продолжает линию Стравинского. Хтонь, бурлящая и кипящая в «Весне священной», затем была свернута в камерную инфернальность «Истории солдата», в причеты «Свадебки». В «Русских сезонах» есть и то и другое — ширь дягилевских балетов и призрачная сумеречность камерной сказки.

Ополовиненный оркестр звучит ансамблем солистов, каждый музыкант виден и слышен как на прострел. Если заглянуть в оркестровую яму, то обращаешь внимание сначала на пустующие стулья, а затем на первую скрипку — Алексея Лукирского, стоящего рядом с дирижером и сопрано. Так велика роль его солирующего инструмента, приравненного к человеческому голосу. На поклонах Десятников, все более и более похожий на Филипа Гласса, склонившись к Лукирскому, выражает беглое восхищение.

Незапланированный (?) эффект: среди танцовщиков есть один в зеленом костюме (Павел Дмитриченко), кажущийся двойником композитора, — та же орлиная суховатость-носатость, та же неприручаемая светлая грива. Однако эта возможность оказывается неотыгранной: нынешняя постановка в Большом до самой последней запятой повторяет хореографический текст, поставленный Ратманским два года назад в «Нью-Йорк Сити Балле».

Книги

Анор — Гранат. Современная поэзия Узбекистана. Под редакцией С. Янышева. М., Издательство Р. Элинина; Издательский центр “Новая Юность”, 2009, 216 стр., 1000 экз.

Составитель и автор предисловия (“„Теплый” модернизм, или Вызов Традиции”), которое можно было бы считать одним из эстетических манифестов “Ташкентской поэтической школы”, Санджар Янышев представляет творчество восемнадцати поэтов сегодняшнего Узбекистана. Среди авторов Фахриёр, Бахром Рузимухаммад, Гузаль Бегим, Даврон Раджаб, Белги, Вика Осадченко, Александр Файнберг, Сухбат Афлатуни, Рауф Парфи, Абдулла Шер. Антология является продолжением деятельности Ташкентского открытого фестиваля поэзии, проводимого регулярно с 2001 года. Стихи помещены в оригинале и в переводах на русский Санджара Янышева, Вадима Муратханова, Сухбата Афлатуни, Светланы Буниной, Германа Власова, Виталия Науменко и других.

Александр Бараш. Итинерарий. Предисловие Станислава Львовского. М., “Новое литературное обозрение”, 2009, 64 стр., 500 экз.

Новая — в серии “Поэзия русской диаспоры” — книга Александра Бараша, начинавшего свою творческую жизнь в Москве и продолжающего ее в Израиле, одного из теоретиков и “практиков” “Средиземноморской школы” (“…видит одну из своих задач в художественном осмыслении средствами русского языка израильского ландшафта (географического, исторического и духовного) и, встречным образом, в прививании русской стиховой культуре элементов особого средиземноморского духовного опыта”) —