Новый Мир. № 2, 2000
Шрифт:
— А знаешь, что профессор сказал? Что он давно не видел такого здорового ребенка. — Геля, кажется, поглупела в своем счастье материнства.
— Ну, ясное дело, — согласился Печенкин.
— А сейчас самое главное, смотри, сейчас он пальчик в рот положит… Смотри! — И божество на экране действительно сунуло палец в розовый беззубый рот.
— Вот — видишь? Видишь? — счастливо вопрошала она, заглядывая в глаза своему любимому мужчине, отцу своего ребенка.
Печенкин зажмурился от счастья.
Видеоизображение кончилось — запись внутриутробной жизни длилась совсем недолго.
Владимир Иванович улегся на диван — подобрав под себя ноги и положив голову на колени
Она ласково смотрела на него и нежно гладила по волосам.
— Еще разик крутани, — шепотом попросил Печенкин.
— Тебе надо домой, — тихо напомнила Геля.
За окнами стояла темень. На часах было четыре.
— Ну еще ра-азик, — повторил он свою просьбу.
— Тебе надо домо-ой, — вновь напомнила она.
Печенкин резко сел, пригладил ладонью волосы и, глядя в темный экран, проговорил спокойно и убежденно:
— А я дома. Я — дома! И ты моя жена. А Володька — мой сын.
Геля нажала на кнопку пульта, и на экране вновь появился внутриутробный человек.
— Володька… Воло-одька… — обхватив руками голову, счастливо запел Печенкин. — Мы с тобой… Все не так будет, все по-другому — правильно! Обижать никого не буду, обманывать никого не буду. А ты с меня пример будешь брать. Мудрость простая, Володька, мудрость простая: «Сын честного человека всегда честен, а сын вора обязательно вор». — Владимир Иванович резко поднялся, сунул руки в карманы брюк, заходил взад-вперед по гостиной. — И никаких тебе Швейцарий! Здесь будешь учиться, в России! В Придонске… Университет откроем имени… имени Печенкина Владимира Ивановича! — Поймав на себе веселый взгляд Гели, Печенкин расхохотался: — Да я просто подумал: кто из придонцев самый-самый? Получается — я, — объяснил он и снова захохотал.
Где-то запищал мобильный. Владимир Иванович посмотрел на Гелю.
— Это твой секретный, — сказала она.
Печенкин порылся в кармане висящего на спинке стула пиджака и вытащил аппарат, номер которого был известен только самым близким.
— Я… Да… Понял… Да, понял, понял. Все.
Геля глянула на него встревоженно. Владимир Иванович улыбнулся и виновато развел руками. Он надел пиджак и заговорил неожиданно громко:
— Ты представляешь, Уралов в Израиль уехал с отцом.
— Ты говорил, — напомнила Геля с улыбкой.
— Говорил? — удивился Печенкин, но тут же вспомнил еще: — Лема в свою Чечню уезжает. Я говорю: «Тебя же убьют там!» Знаешь, что он мне ответил? «Зато на Родине». Вот чечен!
— Ты говорил, — терпеливо напомнила Геля.
— Да, говорил, — согласился Владимир Иванович. — Я говорю: «С кем же я работать теперь буду?»
И вдруг он упал. Непонятно было, как это произошло. Геля даже не успела испугаться, потому что Печенкин уже стоял на ногах.
— Об ковер… — объяснил он.
Внутриутробный человек на телеэкране сунул в рот палец, будто озадачился последним обстоятельством.
— Ты меня не провожай, — попросил Владимир Иванович, направляясь к входной двери, но Геля уже поднялась.
И вдруг Печенкин снова упал — грузно, громко, нелепо.
— Володя! — испуганно вскрикнула Геля.
Но он уже поднялся.
— Ух ты, чего это я? — пробормотал Владимир Иванович, недоумевая, и вывалился в дверь.
К телеэкрану был прикреплен желтый листок, на котором было написано красным фломастером: «Володя, включи, пожалуйста».
Печенкин оторвал листок и включил телевизор. Шли новости. Он сменил несколько программ, прежде чем понял, что следует включить видеомагнитофон — кассета была уже вставлена. На экране возникла Галина Васильевна. Она улыбалась улыбкой теледиктора, но глаза были
— Как далеко зашел прогресс! Можно видеть того, кого уже нет, и даже того, кого еще нет. Прогресс, прогресс… А если рак прогрессирует — это тоже прогресс? Не пугайся, Володя, я здорова! Я о другом…
У Галины Васильевны вдруг задрожали губы, она почти заплакала, но сдержалась, взяла себя в руки, улыбнулась и вновь заговорила — радостно, возвышенно:
— Куда теперь? Домой идти? Нет, мне что домой, что в могилу — все равно… В могиле даже лучше… Под деревцем могилушка… как хорошо! Солнышко ее греет, дождичком ее мочит… Весной на ней травка вырастет, мягкая такая… птицы прилетят на дерево, будут петь, детей выведут, цветочки расцветут: желтенькие, красненькие, голубенькие… Всякие… — Галина Васильевна засмеялась и повторила: — Всякие…
Печенкин нервно поскреб пальцами щеки, подбородок, лоб и ухватил себя за нос. Галина Васильевна словно увидела это.
— Потерпи, Володя, я заканчиваю, ты всегда был нетерпелив. Что главное для человека в жизни? Главное — быть честным перед собой, перед своей совестью. Мне не в чем себя упрекнуть: всю свою жизнь я посвятила семье, то есть вам с Илюшей. И этот поступок я совершаю ради вас, только ради вас. Все тайное становится явным, это истина, и когда-нибудь Илюша узнает и поймет и оценит… Ну а ты, Володя, должен понять меня уже сейчас: у меня не было другого выхода. Впрочем, я прощаю тебе, я все тебе прощаю! Володя… Ты знаешь — я не верю во все эти выдумки вроде ада и рая, но что-то такое должно быть, ну, например, перевоплощение душ… Тогда мы встретимся с тобой в нашей новой жизни — какими-нибудь собачками или морскими свинками — и ты мне скажешь: «Галка, как ты была права!» Последняя просьба, Володя: проследи, чтобы я была в том костюме, в каком встречала Илюшу. Вспомни: жемчужно-голубой с фиолетовым. А отпевание пусть совершит отец Николай. Только не переплачивай, он и так нам многим обязан.
Галина Васильевна прощально улыбнулась и застыла в стоп-кадре. Печенкин расстегнул пуговицы сорочки, сунул под нее руку и, тупо глядя в экран, стал тереть горячую грудь ледяной ладонью.
— Владимир Иванович, Илья приехал, — доложил из-за спины рыжий.
— Где он? — спросил Печенкин не поворачиваясь.
— На берегу стоит.
Галину Васильевну искали почти сутки, и все это время отец и сын стояли на берегу, на тех самых деревянных мостках, с которых, как говорили, поскользнувшись, она упала в воду. Резко похолодало, пошел косой с ветром дождь, но Владимир Иванович и Илья не уходили, и тогда их обрядили в длинные, до пят, черные пластиковые дождевики с высокими остроконечными капюшонами. Тихая заводь кишела моторными лодками и небольшими катерами, с которых прыгали в воду водолазы и спустя какое-то время к ним же возвращались. Центром этой разношерстной и нервной флотилии был печенкинский катер «Надежда». На носу его стоял капитан в белой капитанской фуражке, на которую был натянут прозрачный целлофановый пакет.
Капитан смотрел в бинокль, по-совиному медленно и плавно поводя головой из стороны в сторону.
Отец и сын все время молчали. Только однажды, скосив на Илью глаза, Владимир Иванович неожиданно спросил:
— А как будет по-латыни «река»?
Илья не ответил.
— Слышь, Илья, как «река» будет по-латыни? — громче повторил вопрос Печенкин.
— Не знаю, — ответил Илья, оставаясь неподвижным.
— А «дождик»?
— Не знаю.
— А «лодка» — тоже не знаешь?
— Тоже не знаю… Ничего не знаю.