Новый мир. № 8, 2003
Шрифт:
С моей точки зрения, хуже русского шансона нет вообще ничего. Поп-музыка позволяет хотя бы развлекаться культурологическими штудиями и отслеживать изменения в массовом сознании (или, пожалуйста, в коллективном бессознательном) — как порой блистательно делает это Татьяна Чередниченко. Из русского шансона вывод сделать можно один-единственный и раз навсегда: о патологической склонности русских к маргинальному и преступному образу жизни, так что вариант судьбы, при котором тюрьма остается за кадром, выглядит каким-то неполноценным. Больше нигде в мире подобного позорища не существует. Апологеты шансона — из тех, что поэрудированнее, — любят называть параллели, например, в рок-музыке, вспоминают Тома Уэйтса или Леонарда Коэна, а также американские блюзы и, разумеется, французских шансонье. Ну, про блюзы, с их абсолютно уникальной поэтикой, как и об идущем от культуры тонкого переживания французском шансоне, в этой связи лучше помолчать. У Коэна, считающегося одним из лучших поэтов рок-эпохи, общего с шансоном разве то, что сходным тембром голоса и сходными интонациями в меланхолических песнях обладает Михаил Шуфутинский. В рок-музыке, да, имеет место, и в последнее время бойко набирает обороты, эдакое разудалое направление, для которого никак не подберу названия: веселые песни без всякого второго дна про выпивку, драки, похмелье и неизвестных девушек, обнаруженных с утра под боком в кровати. Бывают востребованы и тюремные песни. Но важно, что персонаж здесь, да чаще всего и сам певец — либо припанкованный нонконформист, либо откровенный изгой, а никак не сытый дядька в дорогом пиджаке, всем своим видом демонстрирующий, что место его отнюдь не на краю общества, а, напротив, в самом его центре, а то и просто в элите и что воспеваемый образ
Но и это было бы ничего, если бы русский шансон существовал где-то на своем пространстве, имел хоть какие-то рамки — ну, есть желающие это потреблять, так и флаг им в руки. Однако ситуация прямо противоположная. Как-то уже не подразумевается, что есть люди, которые потреблять этого как раз не желают. Для которых про бандитов, путан, стрелки, разборки, бабки, третью ходочку, дочь прокурора, таганскую тюрьму и владимирский централ — не интересно. Ни в каком виде. Ни под каким соусом. Надоело. Обрыдло. Не надо. Которые еще пытаются внутренне спорить с чаадаевским постулатом, что у России нет и не может быть истории. Нет, нас уже не принимают в расчет — кто обязан, кому мы нужны? Я не покупаю пластинки «Крестового туза» (есть такой музыкальный деятель среди «легенд»), не слушаю Славу Медяника или Михаила Круга. У меня нет радиоприемника, а был бы — я бы точно не настраивал его на волну «Радио Шансон». Но русский шансон преследует меня повсюду, где бы я ни оказался. Он несется из магнитолы у водителя маршрутного такси — и попробуй попроси его выключить! Из радиоточки в кабинете зубного врача. Из двухкассетника на прилавке у продавщиц, торгующих в «Детском мире» ползунками для младенцев. Что они там слушают, эти продавщицы? Зачем? Какое им дело до владимирского централа и бандитской «души нараспашку» и отдают ли они себе отчет, что дела им до этого нет и быть не должно — или у них просто не хватает воображения представить на месте персонажа этих песен собственных сыновей? Тут пора прозвучать голосу грозному и величественному: ага, пугает интеллигентишку подлинная народность; но не вам, господа «культурные», судить-оценивать то, что трогает струны истинно русской души. И тогда, конечно, остается только шляпу надвинуть поглубже, спрятать лицо в воротник и мелко, подлым шажком, семенить в сторону, противоположную направлению движения революционных матросов: сыграть роль, положенную по советскому канону в художественных полотнах на сюжет «Взятие Зимнего». Потому как народность — штука серьезная. Плавали, знаем. Сокровенные глубины, все такое… Ну трогает — ничего не поделаешь. Да и не удивительно, что трогает, коли страна у нас — от тюрьмы не зарекайся. Только вот одна неприятная мысль никак меня не оставляет. Если эту сокровенную сущность свою народ способен отлить в строки «А белый лебедь на пруду качает падшую (может быть, „павшую“, точно не помню. — М. Б.) звезду» (М. Танич и группа «Лесоповал» — одни из самых популярных исполнителей русского шансона) — вдруг он просто не нужен, не годен ни на что, такой народ? Взвешенный на весах, будет найден слишком легким?
Однако именно необычайная популярность шансона косвенно послужила и причиной его какого-никакого обновления и очеловечивания. Нет, от Асмоловых, Таничей, Крестовых тузов и им подобных нам никогда не избавиться — рассчитывать на это глупо. Однако потихоньку начинает появляться что-то еще, некий род песенного и музыкального творчества, также позиционирующий себя именно в качестве шансона, занимает какие-то новые стилистические и смысловые пространства. К середине девяностых совсем деградировала отечественная рок-музыка, и многие музыканты почуяли: чтобы удержаться на плаву, надо быть ближе к широким народным массам. Отмашку дал Гарик Сукачев, пропев в первой, если не ошибаюсь, новогодней программе «Старые песни о главном» ностальгическую разудалую «Я милого узнаю по походке». С тех пор исполнение такого рода материала — его стилистические определения я перечислял выше: катакомбная эстрада и т. д. — стало для Сукачева фирменной «фишкой», и по крайней мере на телеэкране он появляется почти исключительно с этим репертуаром. Разумеется, здесь и вкуса побольше, чем у «легенд», и аранжировки посерьезнее, и про злодеев прокуроров сам Сукачев не сочиняет, а песни подбирает даже с благородной по-своему исторической патиной. Сам утонченный мистический Гребенщиков пробовал было попеть про «Чубчик кучерявый», но, слава Богу, вовремя сообразил, что получается барахло. Сегодня такой шансон-рок, такая манера исполнения, словно бы с разодранной на груди рубахой, — пожалуй, вообще наиболее востребованное в отечественной рок-музыке направление, вполне вписавшееся и в соответствующую мировую волну. А самые модные из этих залихватских ребят — группа «Ленинград», отличающаяся изрядным количеством ненормативной лексики в песнях (хотя и не уникальным — отечественный панк-рок знавал команды, у которых даже в названии не было ни единого слова нормативного); на зияющие высоты славы группу вознес главным образом мэр Москвы Лужков, запретивший своим указом проведение концертов «Ленинграда» в столице — порой даже трудно поверить, что кому-то могут делать такую рекламу совершенно бесплатно! Кстати, лидер «Ленинграда», Сергей Шнуров, выпустил диск уже чисто шансонного и сильно смахивающего на «легенд», но вроде бы подлинного уличного и т. п. материала. Альбом вышел на фирме «Мистерия звука» в серии «Не легенды русского шансона» — на дисках этой серии всякие культовые персонажи отечественного рок-андерграунда поднимают соответствующие, шансонные, субкультурные пласты. Однако никакого нового шага здесь нет, напротив, это работа на примитивизацию, и всего-то, собственно, интереса, что махровый «блатняк» исполняется не жиганом каким-нибудь в кепке и с хопцом в зубах, а продвинутыми культурологами или филологами вроде человека, известного в тусовке как Псой Короленко. Круто же! Культурная провокация! Вялая получается провокация, такой, по-моему, сегодня даже школьников не испугаешь — куда удивительнее нынче выглядит что угодно, но сделанное абсолютно всерьез, из кровной заинтересованности.
И все-таки существует одна звукозаписывающая фирма (обычно, когда ведут речь о фирме, о «лейбле», как это называется на музыкальном профессиональном жаргоне, подразумевают не только производственную или коммерческую сторону, но и стилистическую, и круг музыкантов, чьи работы фирма выпускает), где с шансоном творят что-то действительно небывалое.
Лидер московской группы «Мегаполис» Олег Нестеров, музыкант со вкусом и вообще нормальный человек, вовсе не похожий на поп-звезду, тоже не упустил из виду многовеликие потенции, содержащиеся в шансоне благодаря всеохватной народной к нему любви. Однако подошел к делу нестандартным для русских продюсеров образом — то есть попробовал не опустить планку и сделать «попроще» и «понароднее», дабы «пипл хавал» вообще не разжевывая, а, напротив, зацепить внимание публики любимым и достаточно привычным для нее материалом, однако на уровне, присущем уже человеку, а не «братку». Нестеров довольно давно создал небольшую собственную фирму «Снегири», где выходили альбомы исполнителей поп-рока не первой линии по частоте появления на телеэкране, однако из лучших на собственно музыкальный счет. В прошлом году возникло подразделение «Снегирей» под названием «Ш2», стилистическая направленность которого была обозначена как «шансон с человеческим лицом». И верно: первые же выпуски «Ш2» продемонстрировали новое течение в современной русской музыке, и генетически явно связанное с шансоном и, очевидно, весьма далекое от шансона что «легенд», что «не-легенд». Вообще здесь, кажется, концептуально стараются держаться в стороне и от гитарно-баянной, на весь размах руки, стилистики в духе Сукачева, и, конечно, от уныло-примитивных ресторанных синтезаторов. Заметен интерес фирмы к аранжировкам джазового толка и к декадентскому кабаре.
Альбом группы «Хоронько-оркестр» — по имени ее лидера, певца, аранжировщика и автора концепции (последнее качество на обложке альбома указано специально) Дмитрия Хоронько — вещь, конечно, совершенно не рядовая. Для меня, честно говоря, эти люди явились вообще как будто из ниоткуда — я представления не имел, что кто-то в России делает подобное на традиционно шансонном материале. Только задним числом уже я разузнал, что есть еще несколько исполнителей, групп, работающих в схожем ключе, — но Хоронько, пожалуй, никому из них не переплюнуть. Шесть песен на альбоме представлены как народные, среди них — «Мурка» (но с текстом аутентичным и не похожим на тот, к которому все привыкли; кстати, в тех же liner-notes на альбоме указан некий консультант: генерал-майор Иванов Т. С. — и вот сколько я ни пытаюсь, не могу придумать со стороны генерал-майора никакой иной полезной музыкантам консультации, кроме как по «подлинным»
И цитаты наводят на мысль: а ведь эти вроде бы так хорошо знакомые и близкие сердцу слушателя песняки у «Хоронько-оркестра» абсолютно никому не адресованы. У них вообще нет целевой группы. Нормальный потребитель шансона здесь просто ничего не поймет, а скорее всего еще и обидится: какие-то клоуны замарали сокровенное (собственно, так и происходило на концертах «Хоронько-оркестра» в «приличных» московских клубах, из тех, куда заглядывают и бандюганы, и не слишком неформальная молодежь, и банковские клерки — в общем, самая широкая публика). О том, что из цитатного слоя любитель шансона вообще ничего не распознает, нечего и говорить. Продвинутая молодежь, конечно, в значительной степени разберется, что к чему, оценит градус стёба, узнает поступь оккупантов из Седьмой Шостаковича, гитарный рифф из рок-оперы «Jesus Christ Superstar» и даже, наверное, знаменитые пять четвертей Дэйва Брубека. Но вряд ли вычленит фрагменты, например, из гитарных соло Джанго Рейнхардта тридцатых годов. Наконец, весьма образованная джазовая аудитория выловит почти все — но наверняка не воспримет в целом концепцию, поскольку никакой такой пользы, никакой новой крови собственно джазу как жанру она доставить, сообщить, конечно, не способна. И кто, в таком случае, остается, чтобы принять в полной мере ощутимое в музыке «Хоронько-оркестра» послание? Один Бог? То есть музыкант Дмитрий Хоронько со товарищи поет «Мурку» для Бога? Покрутив это соображение в голове, я установил, что чувств моих оно не оскорбляет. Почему бы и нет? Чистому — все чисто.
Я проглядел то, что написал, и вижу, что цели, подобающей такой заметке, так и не достиг, не нашел слов, чтобы сколько-нибудь адекватно изобразить, очертить этот невероятный фонтанирующий коллаж джаза половины всех существующих стилей, всяческих фокстротов, шейков, румб, самб и что там есть еще, залихватских «о-па!», криков, мяуканий, вдруг чистейших «ангельских» пропевок в духе нежных «Свингл сингерс», пения скэтом на какие-то безумные слоги, музыки старых танцплощадок и бог весть чего другого. Вероятно, это и есть подходящий случай, причем в моих опытах едва ли первый, когда стоит вспомнить афоризм Фрэнка Заппы: рассказывать музыку — все равно что танцевать архитектуру. И если я пытаюсь вернуться к нормальному положению — положению слушателя, который не обязан музыку анализировать и вообще о ней говорить, а просто ищет с ней контакта и разбирается, ложится ли она ему на душу или остается ненужной, посторонней, — я понимаю, что альбом «Хоронько-оркестра» вряд ли вошел бы в число моих любимых, часто попадающих в чрево проигрывателя дисков. Все же музыка здесь слишком эксцентрична, да и чувство меры иногда подводит: кричащих интонаций, театрализованного надрыва чуть больше необходимого — хотя это заметнее на концерте, чем в записи. Но я должен признать, что «Хоронько-оркестр» обходится с музыкой именно так, как, я считаю, с ней и следует сегодня обходиться, играет со многими актуальными моментами, рискует с непредсказуемым результатом, что, по-моему, единственно пристойно любому настоящему художнику — по крайней мере художнику, ориентированному не на углубление, а на прорыв. И никак не могу решить: тот факт, что наиболее, может быть, яркое и уж точно самое оригинальное движение в отечественной нефилармонической музыке происходит на краю, пускай и на очень далеком краю, такой застойной (чтобы не сказать — отстойной) и заболоченной нивы, как русский шансон, — это удивительно или закономерно?
И напоследок: на альбоме есть настоящий шедевр. Песня Хоронько на слова Григорьева с простым названием «В камере». Это шансон, вывернутый наизнанку и действительно показавший человеческую сторону. Здесь, казалось бы, все от шансона — одного названия достаточно. И вместе с тем — ничего. Вместо примитивных гармонических схем шансона — вроде бы тоже несложные, но изящно, совсем по-босса-новски скользящие аккорды. Вместо плоских и пошлых штампов шансонной поэзии — странная, скошенная, почти абсурдистская и поразительно проникновенная лирика. Пожалуй, это самая лиричная песня вообще из всех, какие я способен вспомнить за последние годы, и цепкая притом: стоит прослушать один раз до конца — уже из головы не выгонишь. Добью сейчас эти строчки, выйду к ночному ларьку, дождусь кого-нибудь в очках. «Один человечек в локонах, другой человечек лысый. Здорово, правда?» И пускай попробует возразить.
WWW-обозрение Натальи Конрадовой
Не первый год, составляя WWW-обозрения, я, скажем так, благоразумно обходил (ну разве только чуть трогая) одну из основных для нашего литературного Интернета тем — тему литературной графомании. Сознательно игнорируя тем самым ОСНОВНОЙ массив интернет-сочинений. Потому как единственное определение, которое я мог бы дать этому явлению, выглядит так: графомания — это нечто, похожее — иногда очень даже похожее, до неразличимости похожее — на литературу и тем не менее литературой не являющееся. С подобным теоретическим багажом затрагивать глобальную тему бессмысленно. Но, с другой стороны, явление существует и ждет своего исследователя. И мы рады, что появилась возможность обратиться к специалисту, способному говорить на эту тему предметно. Автором WWW-обозрения в этом номере стала молодой филолог Наталья Конрадова, взявшаяся определить некоторые черты самого феномена интернет-графомании, а также продемонстрировать ее проявления собственно в текстах. Надеемся, что эта статья заинтересует не только широкого читателя, но и специалистов-филологов, накопивших собственный материал для продолжения этого разговора.
Могучей дланью графомана Терзаю я бумаги лист, Как он был бел, невинен, чист, Как тундры гладь после бурана.Если проблема графомании существует столько же, сколько сама литература, но вряд ли существовала раньше, то интернет-литературе дождаться появления интернет-технологий было не обязательно. FIDO унаследовала черты множества разных по форме коммуникативных систем — Фидо, локальных сетей радиолюбителей, КСП и т. п., не говоря уже о непосредственных предшественниках — поколениях непрофессиональных литераторов, воспитанных в ЛИТО и других институциях литературной субкультуры. С этой точки зрения русский литературный Интернет можно рассматривать как механически сложившуюся совокупность разнородных текстов, которые «вывешивались», «висят» и впредь будут «висеть» на необъятных просторах Сети. Но гораздо естественнее взгляд на него как на явление достаточно цельное — как на вполне сложившуюся специфическую субкультуру, в которой есть свои иерархия, тематика, язык, имена, «контингент», «общность интересов» и т. п. Специфика же, например, в том, что одинаково важными компонентами являются здесь и собственно тексты, и обсуждения (их авторов, литературного процесса в целом или вообще не связанных с литературой проблем), причем иногда обсуждения бывают значительно информативнее, чем тексты.