Новый мир. Книга 3: Пробуждение
Шрифт:
Шесть станций, пересадка на другую ветку, еще четыре станции, длинный эскалатор — и я показался из подземного перехода в самом центре, где обычно избегал показываться. От обилия человеческих лиц, машин, летательных аппаратов и рекламных объявлений рябело в глазах. По моей бугристой роже проносились десятки глаз в секунду, даже учитывая то, что большинство людей на улице не выныривали из своих мультимедийных миров. От автомобильных клаксонов и гомона толпы голова начинала болеть еще сильнее. Хотелось поскорее спрятаться в помещении, закрывшись от этого бедлама звуконепроницаемыми стенами.
К моему несчастью, на площади Возрождения, которую мне предстояло пересечь,
— … обман! Очередной обман!!! — сердито вещал через мегафон всклокоченный мужчина в старом костюме, топчась по крыше микроавтобуса, заменяющей ему сцену. — Сколько мы еще должны это терпеть?!
Проталкиваться сквозь толпу удавалось со скоростью ярдов пять в минуту. Я пробирался между людей осторожно — атмосфера здесь была такой наэлектризованной, что неосторожный тычок локтем или ступление на чью-то ногу могло обернуться серьезной перепалкой, если не потасовкой.
— Извините. Прошу прощения. Разрешите, — бубнил я себе под нос.
В такт запальчивой речи оратора толпа недовольно роптала. Словно мачты кораблей в штормовом море, над головами качались транспаранты. Партийной символики и флагов видно не было. Это было спонтанно возникшее, стихийное, почти неуправляемое сборище. Людьми на площади руководили эмоции, а не лидеры. Они могли в любой момент рассосаться и спокойно разойтись по домам примерно с такой же вероятностью, с какой и пойти крушить витрины магазинов. Исход зависел от тысячи случайностей, которые не поддавались никакому разумному прогнозированию и контролю. Именно поэтому власти всех времен и народов боялись таких толп, как черт ладана.
Еще шесть лет назад, когда я важно ходил по улицам Сиднея в форме полицейского, я не мог вообразить, чтобы что-то подобное творилось здесь, в самом сердце Анклава, оплота консерватизма и надежной гавани для правящих сил. Теперь же редкий день в Сиднее обходился без множества шествий и митингов, инициированных таким количеством самых разных сил, что я уже давно запутался, кто был за кого и за что, против кого и против чего.
В просветах между митингующими я видел вдали плотные ряды грозных «Автоботов» и офицеров сиднейской полиции в экипировке для подавления массовых беспорядков, которая ощетинилась щитами. Над толпой неспешно парили дроны, выискивая в толпе признаки оружия или взрывчатки, монотонным голос бубня сквозь динамики:
— УВАЖАЕМЫЕ ГРАЖДАНЕ! ЭТО МАССОВОЕ МЕРОПРИЯТИЕ ЯВЛЯЕТСЯ НЕЗАКОННЫМ! В ГОРОДЕ СОХРАНЯЕТСЯ ВЫСОКАЯ СТЕПЕНЬ ТЕРРОРИСТИЧЕСКОЙ УГРОЗЫ! ПРИКАЗОМ ГОРОДСКОГО СОВЕТА ОТ 1 АПРЕЛЯ 2095 ГОДА, В ЦЕЛЯХ ОБЕСПЕЧЕНИЯ БЕЗОПАСНОСТИ ЖИТЕЛЕЙ И ГОСТЕЙ ГОРОДА, ВО ИЗБЕЖАНИЕ ПОВТОРЕНИЯ ТРАГИЧЕСКОГО ИНЦИДЕНТА 18 МАРТА, ВСЕ МАССОВЫЕ МЕРОПРИЯТИЯ В ГОРОДЕ ВРЕМЕННО ЗАПРЕЩЕНЫ! ПОЖАЛУЙСТА, РАЗОЙДИТЕСЬ!
— Да пошел ты! — плевались в дрона люди.
— Они же сами 18 марта все и устроили!
— Да! Специально, чтобы теперь разгонять нас!
— Обманщики!
— Скоты!
Морщась от визгливых криков разгоряченного оратора, монотонного бубнения дрона и недовольного гомона толпы, я невольно погрузился в размышления о политике, которых обычно старался избегать. И этот водоворот, конечно, сразу затянул меня с головой.
§ 73
Десять лет, что я прожил в этом городе вне стен интерната, с 79-го
Следующие пять лет, с 89-го по 94-ый, я был изолирован от общества в замкнутой и весьма специфической среде Легиона, где не было места не то что политическому мышлению, но и вообще какой-либо свободе воли и совести. Все мои помыслы были сосредоточены на войне, в самом узком и прикладном ее аспекте, а перспективы возвращения к мирной жизни выглядели сомнительно. Неудивительно, поэтому, что я нечасто задумывался о происходящем в обществе. А в те редкие моменты, когда подобные мысли все же приходили ко мне в голову, мне казалось, что я могу хорошо представить себе примерное состояние дел.
Для меня не было секретом, еще с поздних 70-ых, когда мне доходчиво разъяснил это Ленц, что Содружество являло собой весьма условно демократическое государство. Гражданские и политические свободы, якобы унаследованные от старого Западного мира, которыми Содружество кичилось, и которые противопоставляло тоталитаризму Союза, на самом деле были в большей степени декорацией, нежели реальной ценностью. Эти свободы резко ограничивались, когда речь заходила о вопросах безопасности и правопорядка. Вертикаль власти была очень прочна и опиралась, помимо силовых структур, на поддержку населения, которая обеспечивалась благодаря информационному господству и отсутствию реальной сильной оппозиции.
Были все основания считать, что военное положение, длящееся с 90-го по 93-ий, лишь еще больше обострит эти черты, сделав государство еще более сильным и авторитарным, а население — смирным и лояльным. Но оказалось, что я мало знал о процессах, которые все эти годы происходили в социуме, и сильно насчет их заблуждался. Так что, когда я вернулся в общество в середине 94-го, меня ждал ряд сюрпризов.
Начать стоило с того, что в роли неприятного собой странного типа с сомнительной репутацией бывшего наемника я оказался в самом низу социальной пирамиды, в касте неприкасаемых, в которой меня всю сознательную жизнь учили видеть лишь угрозу и источник потенциальных преступлений. Жизнь с этой стороны баррикад выглядела удивительным образом иначе, нежели с точки зрения офицера полиции. Так что я увидел общество совсем не таким, как привык.
Но дело было не только в том, как изменился я и мое место на социальной лестнице. Не менее важно было и то, как изменилось общество в целом. Я не заблуждался по поводу «закручивания гаек» во время войны. Спецслужбы действительно нарастили свои и без того непомерные полномочия. Человек с экстремистскими, с их точки зрения, взглядами мог угодить за решетку или даже тихо исчезнуть с лица Земли. И таким людям не приходилось надеяться на эффективную защиту со стороны общественных институтов, таких как СМИ, правозащитные организации или суды. Но для того, чтобы выиграть большую войну с 250-миллионным Евразийским Союзом, требовалось нечто большее, чем крепкий аппарат силовых структур и стабильная лояльность тощей прослойки сытых, общественно пассивных обывателей. Ведь силовые структуры были заточены на поддержание порядка внутри общества, а не на глобальную войну с внешним противником. А добропорядочные обыватели готовы были полагаться на власти и ждать от них защиты, но не горели желанием становиться на эту защиту своей грудью.