Новый мир. Книга 3: Пробуждение

Забудский Владимир

Сразу после покупки я время от времени делил дом с кем-то из мужиков из клуба, переживающих непростые времена, которые заодно помогали мне с ремонтом. Однажды, помню, тут ночевали сразу шесть человек. Но после того, как для этой цели была оборудована комнатка на втором этаже «Доброй Надежды», мы с Мишкой были предоставлены сами себе. Мои старые аквариумные рыбки и комнатные растения были утеряны в неизвестном направлении, из-за чего я написал несколько жалоб муниципальным властям. Но я пережил эту потерю и обзавелся новыми. Нескольких задушевных бесед с Мишкой, чья любознательность была порой опасна для домашней флоры, оказалось достаточно, чтобы убедить его соблюдать неприкосновенность

вазонов. Так что теперь, помимо мощной системы очистки воздуха, здесь создавали микроклимат множество японских спатифиллумов, фикусов, сансевиерий, хлорофитумов и каланхоэ.

Убедившись, что вазоны политы, а кормушка для рыбок полна, мы с Мишкой несколько минут понаблюдали за рыбками. Затем я стянул с тела и закинул в стиральную машину вспотевшую за целый день одежду и расстелил посреди комнаты свой каремат. Мишка улегся невдалеке, положив морду на пол, зная, что мешать мне не стоит, и молча следил за моими движениями. Я включил плейлист со звуками природы и около двадцати минут посвятил йоге, которая позволила освободить тело и сознание от скопившегося напряжения. Закончив упражнения, я с удовлетворением почувствовал, что донимающие меня боли несколько уменьшились, и отправился в душ.

Из-за высоких экологических сборов вода в Сиднее была дорогой, так что обычно я принимал душ быстро, чтобы сэкономить. Но в тот раз я пробыл в душе дольше обычного. Виной тому была задумчивость, которая нахлынула на меня несмотря на вечернюю йогу.

Наслаждаясь потоками освещающей прохладной воды, смывающей с тела скопившуюся за день грязь и усталость, но неспособной смыть тяжкие мысли и сомнения, я смотрел на свое отражение в зеркале. Оттуда на меня глядел немолодой на вид мужик, по мокрым седым волосам и бороде которого стекали струи воды. Мои мускулы уже не выглядели так внушительно, как в лучшие мои времена, но рельефное и жилистое тело все еще излучало силу и выносливость. Однако же и лицо, и тело покрывали бесчисленные глубокие шрамы и рубцы, каждый из которых был вечным напоминанием о событиях, которые я бы предпочел забыть навсегда. Шрамы на теле были отражением шрамов в моей душе.

Разговор с Питером не выходили у меня из головы. Заново прокручиваю в голове нашу беседу, я с неприятным удивлением понял, что во время беседы я несколько раз практически цитировал не то Роберта Ленца, не то полковника Штагера. От одной только мысли, что я мог сделаться распространителем идей и жизненной философии этих людей, я стал себе так неприятен, что мне захотелось отвернуться от зеркала.

«Вам пришлось пройти через ад. Но теперь все позади. Я прошу вас, просто по-человечески прошу — не портите себе жизнь», — вновь отзвучал в моей голове совет Штагера. Все это время я убеждал себя, что им не удалось запугать меня, что я остался себе верен. Но действительно ли это так? Я отверг предложение Чхона. Но сделал ли я хоть что-нибудь, чтобы воплотить в жизнь угрозу, брошенную ему напоследок? Нет. Я был лишь рад, что он позволил мне уйти, и до сих пор оглядывался через плечо, опасаясь, что он передумает, и за мной придут. Выходит, что я смирился с такой жизнью? Но не значит ли это, что я слабак и трус?

«Смирение — главное, чему учат все религиозные и философские учения. Много тысяч лет назад мудрецы осознали, что бесконтрольный гнев и жажда мести деструктивны и бессмысленны. И не правы те, кто равняет смирение с трусостью — для смирения порой требуется большее мужество, чем для ярости», — попробовал я пресечь эти сомнения.

«Но ведь религии и философии учат не одному лишь смирению», — возразил я сам себе. — «Они приветствовали смирение перед судьбой и волей Всевышнего, что вовсе не означает смирение перед

несправедливостью, творимой людьми. Напротив, в ранг святых возводили мучеников, самоотверженно восставших против несправедливости, и не испугавшихся страданий во имя истины».

— Истина, — хмыкнул я вслух, вытираясь после душа, и продолжил объяснение с самим собой по пути на кухню. — Что это вообще такое?

— Истина — гносеологическая характеристика мышления в его отношении к своему предмету, — заботливо подсказал голос из динамиков. — Определение из Всемирной энциклопедии.

В микроволновой печи уже разогрелся мой ужин — тушеная капуста, спаржевая фасоль и кусок индюшачьей грудки, приготовленные из органических продуктов, купленных в магазине здорового питания. Не могло быть ничего здорового в том, чтобы есть перед сном в районе полуночи, но порой у меня просто не получалось построить свой график иначе.

Присев за стол и взявшись за ужин, время от времени протягивая кусочки грудки Мишке, который смиренно присел у моего стула и заглядывал мне в рот, высунув язык, я вспомнил выражение, некогда выкопанное Илаем в Ветхом завете. «Нет ничего превыше истины, и она восторжествует». Как и все библейские цитаты, это красивый набор двусмысленных слов — пустой сосуд, который можно наполнить любым содержимым, в зависимости от того, в каком контексте употребляет слова толкователь. В моей ситуации этот афоризм никак не помогал принять правильное решение.

«Да что здесь рассуждать?!» — вдруг разозлился я на себя. — «Паренек с таким трудом стал на ноги, а теперь он собирается сделать глупость, которая поставит крест на его жизни. И почему?! Потому что какие-то обманщики, преследуя свои собственные цели, удачно воспользовались его чувствами, чтобы превратить в свое слепое орудие. Они дали ему ложь, которую тот мечтал услышать — и взамен он готов отдать им свою жизнь!»

— Что за информация есть о Лауре Фламини? — спросил я недовольно, укладываясь своей многострадальной спиной, пережившей падение с тридцати футов на брусчатку, на жесткий ортопедический матрас.

Мишка по обыкновению завалился рядом и я начал почесывать его за ухом.

— Пора уже расчесать тебя как следует, приятель, — проворчал я.

На воздушном дисплее надо мной появился экран с несколькими вкладками — профайл в социальной сети, блог, личный сайт, статьи из нескольких других баз данных, которые коллекционировали сведения об известных людях. Жестом я развернул последнюю вкладку. И увидел фото.

Я давно перестал быть большим ценителем женской красоты. И все-таки я готов был всерьез спорить о вкусах с Миро, который обмолвился сегодня, что похожая на бурундука Гунвей «собой недурна». Но вот Лаура Фламини оказалась действительно красивой женщиной. Даже не помню, когда еще мне приходилось вот так вот залюбоваться на чье-либо фото. Я привык считать эталоном женской красоты Дженет Мэтьюз, которая тщательно следила за собой и внешность которой всегда была безупречна по всем канонам. Но в этой Фламини была какая-то особенная изюминка, которой не было даже в Дженет.

На вид она была не старше тридцати. Это была брюнетка с каре и косой челкой, с яркими голубыми глазами (не иначе цветные линзы) и волевым, запоминающимся выражением лица, в котором признаки итальянской вспыльчивость гармонично сглаживались не то германской, не то английской сдержанностью. Хотя во внешности не было ничего общего, выражение ее лица почему-то напомнило мне о моей матери. В чертах Катерины Войцеховской была похожая сдержанная решительность, которая говорила о несгибаемой внутренней воле. Фламини была похожа на человека, которого сложно испугать, подкупить или обмануть. С первого же взгляда на ее фото ей хотелось верить.