Новый зверь. Каникулы господина Дюпона. Неподвижное путешествие

Ренар Морис

У меня не хватало духа, чтобы внимательно читать этикетки. Везде на них отмечено было число и несколько неразборчивых немецко-французских знаков, сделанных рукой Лерна, иногда несколько раз перечеркнутых.

Все еще напрягая слух, я, однако, принужден был закрыть глаза руками, чтобы дать себе минутку отдыха и восстановить свое хладнокровие…

Затем я открыл дверь в правый флигель.

Комната имела вид барки. Ее стеклянный свод пропускал дневной свет и ослаблял его, превращая его в голубоватые, прохладные полутени. Под ногами заскрипел гравий. В этом помещении находились аквариумы, три хрустальных сосуда, из которых два боковых содержали морские водоросли, по виду будто однородные. Но среднее здание уже познакомило

меня с методом доктора Лерна, и я не мог допустить, чтобы в обоих бассейнах были абсолютно одинаковые растения. Я присмотрелся ближе. Грунт и подводный ландшафт в обоих был один и тот же. Ветвистые, древовидные формации всевозможных цветов заполняли и левый и правый аквариумы. Песок был усыпан звездочками точно эдельвейсами; здесь и там высовывались ветки, на концах которых красовались мясистые златоцветы. Я не стану описывать остальные виды растений, цветочные кроны которых состояли из жирных восковых ладьеобразных чашечек с необыкновенной окраской и причудливыми контурами. Тысячи пузырьков зарождались во внутренних слоях и, покружившись возле растения стремительными жемчужинами, взлетали на поверхность и лопались. Как будто несли полный радости и жизни поцелуй всем этим тонущим под водой растениям.

Порывшись в своих вынесенных из школы знаниях, я понял, что это те загадочные организмы, полипы, кораллы и губки, которые наука отводит в разряд полурастений-полуживотных. Их двойное бытие не перестает возбуждать интерес ученых.

Я постучал в стенку левого аквариума.

В тот же миг случилось нечто неожиданное. На поверхность всплыло нечто, напоминающее опаловый венецианский бокал; затем второй, пурпурного цвета, поднялся ему навстречу – это были морские медузы. Желтые или цвета мальвы помпоны ритмически то всовывались в свои известковые трубки, то высовывались из них, вяло работая щупальцами, но весь аквариум был наполнен движением. Я стукнул в стенку правого аквариума. Там ничего не сдвинулось с места.

Для меня это было достаточно показательно. Размещение полипов в двух сосудах имело, очевидно, целью проследить процесс превращения растения в животное. При этом распределении активные организмы находились в левом сосуде, представляя низшую ступень живых существ, а неодушевленные были в правом, занимая собой высшую ступень в растительном царстве. Одни из них только начали превращаться в животные организмы, в то время как другие оставались растительными.

Так сдвигались стены пропасти, до сих пор разделяющей эти организмы, стоящие на границе растительного и животного царства, невидимыми отличиями, гораздо менее резкими, чем разница между имеющими так много общего волком и лисой.

Тем лучше! Это бесконечно малое отличие организмов, через которое не может перешагнуть наука… через это препятствие переступил доктор Лерн. В третьем бассейне оба эти вида были привиты друг другу. Я увидел в нем чашевидный листок, перенесенный на цветочный стебель, и он шевелился. Прививка сделала свое дело. Привитое растение приняло вид того организма, который ему был навязан; пронизанное его жизненным соком, ожило неподвижное, а активное парализовалось, потеряв свою двигательную силу.

Я охотно бы занялся различными приложениями этого принципа… В это мгновение медуза, переплетенная с неизвестным мне существом, сотни раз появляясь на поверхности, омерзительно влюбленная, наконец исчезла под мшистым грунтом. Я был исполнен отвращения к этому крайнему достижению искусства прививок. Я отвернулся.

На этажерке лежали инструменты и реактивы профессора. Это была настоящая аптека. Возле аквариумов находились четыре стола, покрытые стеклом; на них целый арсенал ножей и щипцов.

Нет, нет! Он не имеет на это права!… Это равносильно убийству. Это еще хуже! Это отвратительный произвол, приводящий к позорному изнасилованию девственной природы…

В то время как я был охвачен таким благородным

негодованием, раздался стук.

Я почувствовал, как напряглись все мои нервы. Да, кто-то стучал.

Одним прыжком я очутился в круглом здании, мое лицо при этом выглядело, должно быть, было ужасно.

В дверях никого не было. Во всем здании – ни души. Я поспешил назад.

Шум начался снова… Он доносился из другой пристройки, в которую я еще не проник… Я потерял голову и бессмысленно кружился. Сумею ли стать лицом к лицу с опасностью? Я настолько обезумел, что стукнулся головой об дверь, и она при этом распахнулась. Возбуждение и переутомление довели меня до такого состояния, что я до сих пор думаю, не под влиянием ли галлюцинации вещи мне казались еще причудливее, чем они были на самом деле?

Третье помещение было залито ярким светом, и ко мне сразу вернулось мое мужество. На одном из столов лежала дном кверху мышеловка с мышью. Когда мышь шевелилась, подпрыгивала и клетка, ударяясь о стол. Отсюда происходил шум.

Эта комната в сравнении с двумя другими была в большом беспорядке. Как будто она и не убиралась. Но разбросанные грязные полотенца, анатомические ножи и наполовину заполненные пробирки свидетельствовали о недавней работе, несколько оправдывая этот хаос.

Я испытующе осмотрел все кругом. Первые две вещи рассказали мне уже многое. В фаянсовых горшках – два невиданных растения, названия которых оканчивались на «ус» и на «ум», но я их, к сожалению, забыл, хотя они могли бы придать больший вес моим словам. Кто мог бы под этими мудреными названиями подозревать простой подорожник и кустик заячьего ушка?

Подорожник, правда, был необыкновенно длинный и гибкий. Что касается заячьего ушка, то оно не отличалось никакими особенностями и по праву несло свое прозвище, потому что походило на гроздья больших заячьих ушей. На два его волосисто-серебристых листка была наложена повязка; такие же бинты из белого полотна охватывали стебель подорожника.

Я с облегчением вздохнул. «Ладно, ладно, – подумал я. – Лерн и здесь сделал прививку; это повторение того, о чем я уже давно слышал, то есть сомнительных и, если я не обманываюсь, неудавшихся опытов. Это еще только подготовка к феноменам, выставленным в круглом здании, так же, как к тем трем отвратительным аквариумам. Мне, если бы я захотел проследить все по порядку, надо было начать обзор отсюда, перейти в среднее здание и закончить полипами… Но, слава богу, я уже перешагнул через самое ужасное…»

Только я это подумал, как вдруг подорожник сократился, точно червяк. В ту же минуту нечто серое зашевелилось за стойкой и этим обнаружило свое присутствие. В окровавленной посудине лежал кролик с серебристой шкуркой. Он был чем-то странно изуродован… на месте ушей у него зияли кровавые дырки.

Предчувствие истины облило меня холодным потом. Я прикоснулся к ушам, привитым растению, – они были еще трепетны и теплы.

Я отскочил в ужасе и наткнулся на стол. Судорожно сжатыми от страха руками я нечаянно захватил отвратительного паука и, желая стряхнуть его с себя, опрокинул мышеловку.

Мышь выскочила из нее и, как безумная, стала метаться по комнате. А мои широко раскрытые от изумления глаза перебегали непрестанно с животного на растение, с подорожника с его тонким, черным, подвижным стебельком, на мышь, у которой был отрезан хвост…

Хотя оперированное место уже зажило, но оно выдавало недавно совершенный опыт – бедное животное тянуло за собой нечто похожее на плоский пояс, который придерживал вставленный в больное место зеленый росток. Впрочем, росток этот имел очень худосочный вид… Итак, Лерн даже заменял недостающие органы другими! Со временем он начнет делать прививки и высшим животным!… Дядя, этот могущественный и злой гений, показался мне в эту минуту омерзительным чудовищем и внушал мне в одно и то же время удивление и ужас.