Ной Буачидзе
Шрифт:
С одним поручиком Буачидзе обошелся иначе. Из документов Самуил узнал, что это младший брат попечителя Кавказского учебного округа графа Ренненкампфа — того самого, который приказал исключить его, Самуила, из училища.
Буачидзе позвал поручика и объявил:
— Ступайте к своему брату. Передайте ему, что сын мужика Григория Буачидзе снова называет графа Карла Эрнестовича Ренненкампфа лжецом. Каждый раз, когда он будет вас видеть, пусть снова и снова вспоминает, как он лгал школьникам, будто дети крестьян бессердечны и не способны проявить какие-либо светлые чувства.
Поручика отпустили, и очень скоро он показал себя, вновь напомнив о «высоком благородстве» графов Ренненкампфов.
У
Овладев тоннелем, дружинники столкнули в нем два паровоза. Больше ни один поезд из Тифлиса не мог пройти ни в Кутаис, ни в Батум, ни в Поти. Но было уже слишком поздно. Декабрьское вооруженное восстание в России потерпело поражение. Всеобщая забастовка прекратилась. Всюду — от Балтики до Черного моря, от Владивостока до Варшавы — с неслыханной жестокостью свирепствовали карательные отряды.
Над огромной территорией Российской империи снова воцарилась черная ночь реакции. В полном смятении Плеханов осуждающе бросил: «Не надо было браться за оружие».
Ленин ответил, что, напротив, нужно было более решительно, энергично и наступательно браться за оружие. И с полной верой в будущее напомнил слова Энгельса: «Разбитые армии превосходно учатся».
А пока что Квирильско-Белогорская республика, одинокая, крохотная точка на карте Российской империи, тогда — в последние дни декабря 1905 года — неизбежно должна была исчезнуть. Не было никакого смысла боевой дружине Буачидзе удерживать Сурамский тоннель и две-три ближайшие станции в ущелье. Имеретино-Мингрельский комитет Российской социал-демократической рабочей партии приказал спрятать оружие до более благоприятного времени, а людям напомнить, что нет силы, способной изменить вечный закон природы: чем темнее ночь, тем ближе рассвет.
Самуил в последний раз обходил своих боевых друзей — с детства знакомых ему имеретинских крестьян, рабочих, железнодорожников, рудокопов из Чиатуры, матросов — участников восстания на Черноморском флоте.
Русские военные моряки приехали из Батума, чтобы выразить свои симпатии повстанцам, потом захотели принять участие в борьбе и остались. И теперь Буачидзе должен был, глядя друзьям в глаза, произнести наполненное горечью слово «прощайте».
Ной мог позаботиться лишь о том, чтобы ни одна винтовка, ни один револьвер не достались карателям В горах нашлись надежные тайники. Чуть приметные тропы вели на запад и север. Только бы заранее знать, за какой скалой притаилась полицейская засада, за каким поворотом ждут казаки?
Буачидзе шел вдвоем с Нико Кикнадзе, земляком и школьным товарищем.
Рискнули спуститься в долину. У самого Кутаиса из придорожного духана вышел жандарм, окликнул их. Хорошо, что как раз в ту минуту к духану на собственном фаэтоне подкатил старик доктор, знакомый Кикнадзе. Полиция иногда приглашала его на вскрытия, прибегала к его услугам для освидетельствования бродяг, и врач пользовался репутацией благонадежного человека.
Жандарма снова отправили в духан промочить горло. Словоохотливый доктор поделился последними новостями губернский следователь по особо важным делам Сенкевич надеется сделать большую карьеру. Предстоит грандиозный процесс: провозглашение мятежной Квирильско-Белогорской республики, вооруженное нападение и убийство чинов армии и полиции, захват тоннеля, и прочее, и прочее. По каждой статье — смертная казнь!
Ной не стерпел, деликатно поинтересовался, многих ли уже арестовали. Оказалось, что Сенкевич покуда недоволен. Главари
Доктор покатил на фаэтоне дальше. Отошли от духана и Ной с Нико. Внезапно Буачидзе остановился, попросил друга повернуться лицом к белевшей на горизонте громаде Кавказского хребта. Показал:
— Вон она, наша дорога.
Кикнадзе не сразу решился:
— Пропадем там, замерзнем или сорвемся в пропасть с обледенелой тропы — зима, метели, в двух шагах ничего не видно. Если не представляешь, что делается на Главном хребте, вспомни, даже в наших имеретинских горах сейчас никнут к земле лохматые от снега деревья.
Ной настаивал:
— Идем! По крайней мере лишим следователя удовольствия сделать карьеру.
По ущельям добрались до Верхней Рачи. Буачидзе заметно повеселел, пообещал товарищу роскошный ужин, если они прибавят шагу и до темноты успеют в село Никорцминда.
— Я там учительствовал после окончания краткосрочных курсов, — напомнил Самуил, — и организовал первый в Рачинском уезде социал-демократический кружок и первое профессиональное объединение учителей.
Надежды Самуила оправдались. У крестьян удалось достать продукты и теплую одежду. Нашелся и проводник. Правда, он не ручался за успех: кажется, зимой еще никто не ходил за перевал.
Перед зарей покинули гостеприимное село. Снова — сумрачное ущелье Риона и его всегда беспокойного притока Чанчаха. Над головой нависли тяжелые серо-черные облака. Повалил снег. Где-то в стороне, за дубовыми и буковыми лесами, осталось Шови. До Мамисонского перевала двадцать пять километров. Все выше и выше по водораздельному хребту. Быстро стемнело. Завернулись в бурки, легли, прижавшись друг к другу. Проводник рассказывал: летом здесь очень красиво, природа щедро разбрасывает по альпийским лугам цветы и травы. Даже утренний туман, пронизанный косыми солнечными лучами, приобретает розово-красный оттенок. Высокие травы, колеблемые ветром, напоминают море, подернутое зыбью. Только несравненно ярче их краски…
Утром, как и накануне, вокруг царило сплошное белое безмолвие. Побрели цепочкой. Снег по колено, снег со вмерзшими кусками льда по пояс, завалы. Вторая ночь застала их все еще по эту сторону перевала.
Снова день, снова снег над головой, снег и лед под ногами, тысячи остреньких гвоздиков-льдинок вонзаются в лицо. И неожиданная радость — ветер донес лай собак. Первый осетинский аул — Калак, в десяти километрах от Мамисона.
У осетин не трудно было подрядить лошадей до Владикавказа Приятный зеленый городок с «домами для проезжающих по казенной нужде или для личного удовольствия господ», с Александровским проспектом, густо засаженным каштанами и липой, был не только местом, где охотно селились, доживали век отставные военные, ушедшие на покой крупные чиновники. Он был еще и важным административным и военным центром — резиденцией начальника Терской области и наказного атамана Терского казачьего войска.
На левом берегу Терека, на Тифлисской улице, по соседству с публичным домом тянулись серые, приземистые здания казарм. С декабря 1905 года в казармах стоял карательный отряд полковника Ляхова. В ознаменование особых заслуг Николай Второй собственноручно начертал на рапорте Ляхова: «Читал с удовольствием». Полковник тут же получил производство в генералы и… «международное признание». Усмиритель Терской области был послан ко двору шахиншаха, где руководил расстрелами сотен или тысяч (кто считал?) персидских крестьян.