Ноябрь, или Гуменщик
Шрифт:
Карел выбрался из постели и бросился во двор. Чуть в стороне от дома росла одинокая высокая ель, ветви которой начинались почти у самой земли. Взобраться на нее не составляло труда, и Карел залез почти на самую верхушку. Там он затаился, вцепившись в ствол, и перевел дыхание.
Дивный вид открывался с вершины ели! Деревня лежала как на ладони, раскинувшись под серым пологом неба. То тут, то там проносился чей-нибудь домовик, из чужих хлевов выбирались несыти, до отвала насосавшиеся молока, и тяжело плюхали домой, подобные громадным жабам. На отдаленной
“А вдруг каким-нибудь манером можно все-таки разведать клад?” — размышлял Карел, жадно вглядываясь в голубые болотные огоньки. Он размечтался и уже вообразил себе, как выуживает из болотного оконца несметные сокровища и хоронит их в одном ему ведомом месте. Тут ему почудилось, будто кто-то зовет его.
— Карел, ау! — звал бабий голос. — Ау, Карел, где ты?
Карел Собачник напрягся весь и затаился. Наверняка это лихоманка, обнаружив пропажу своей жертвы, теперь ищет ее. Звонкий девичий голос еще долго звал Карела, пока не смолк наконец.
Немного погодя послышался жалобный детский плач.
— Ай, ай, ай, — хныкал ребенок. — Я косой ногу порезал! Кровь идет! Помогите! Помогите! Я кровью истеку, помогите!
Карела в дрожь бросило при мысли, что вдруг кто-то из детей, играя, и впрямь поранился косой, но не издал ни звука.
Ребенок плакал еще долго, всхлипывая и жалобно причитая:
— Мама, мамочка! Почему мне никто не поможет? Я не хочу помереть! Помогите! Помогите!
Карел на дереве обливался слезами, но молчал.
Потом долго было тихо, и Карел уже решил, что хворь оставила его в покое. Наконец гуменщик из-под елки велел ему:
— Ну, вылезай из своего укрытия, хворь, похоже, убралась.
— Слава тебе, Господи! — выдохнул Карел и стал нащупывать ногой опору, чтобы слезть.
И тут его охватил такой приступ лихорадки, что он чуть не кубарем скатился с ели. С большим трудом удалось ему удержаться, чтобы не расшибиться, он спускался вниз, вскрикивая от боли и приступов жара. На последних метрах силы совсем покинули его, он отпустил руки и шлепнулся в жидкую грязь под елью, да так и остался лежать, постанывая и дрожа мелкой дрожью.
Гуменщик бегом примчался из дому и помог несчастному вернуться в избу, в свою постель, напоил горячим молоком, растер руки-ноги болящего. У Карела зуб на зуб не попадал, и он смог только вымолвить:
— Ты почему сказал, что она убралась?
— Я? — удивился гуменщик. — Я ничего не говорил, я сидел возле печки, курил себе трубку, даже вздремнул малость.
— Я точно слыхал, как ты пришел под елку и сказал, что хворь убралась восвояси.
— Наверняка это она сама и была, — рассудил гуменщик. Она ведь каким угодно голосом говорить может. Ты перемоги этот приступ, тогда попробуем другое средство.
— Не верится мне,
— Ты хлебни водочки, подкрепись.
— Да не пью я! — прохрипел Карел Собачник, закатывая глаза. — Никогда не пил. Я человек верующий, а вино пить — грех!
Гуменщик только присвистнул про себя.
— В этом-то и есть твое спасение! — обрадованно сообщил он. — Лихоманка на дух не переносит запаха водки. Потому она так тебя и валтузит, что ты пахнешь, как грудной младенец, лихоманке тебя только на руки взять да замучить. Надо тебе начать пить, каждый день по доброму шкалику, и попомни мое слово — избавишься от хвори!
— Не желаю я пьяницей становиться! — простонал из своей постели Карел.
— Да ты просто должен! — возразил гуменщик. — Сам выбирай — или лихоманка или водка. Третьего не дано!
Страшный приступ лихорадки сотряс Карела, зубы у него во рту застучали.
— Давай бутылку сюда! — прохрипел он, схватил ее, большими глотками выпил половину и зашелся в кашле, скривив лицо и выпучив налитые кровью глаза. Но тут нутро его воспротивилось непривычно крепкому напитку. Карел крякнул и облевал всю постель.
— Это ничего, даже лучше — сильнее перегаром разит! — пояснил гуменщик. — Выпей еще! Давай до дна!
Карел весь перекосился от отвращения, но выпил все до дна. Затем откинулся на подушки и уставился в потолок.
— Все внутрях крутит! — произнес он сонным голосом. — Крутит и крутит и крутит... Словно гнус... вьется.
Он отрыгнул, изо рта шибануло перегаром. И тут тоненький бабий голос едва слышно пискнул с отвращением:
— Фу, гадость какая! Водкой разит! Прямо с души воротит!
Карел лежал в постели на спине и тяжело дышал. Гуменщик стиснул ему руку.
— Ну, как?
— Да ничего! — прошептал Карел. — Отпустила! Представь себе, отпустила!
— От тебя водкой несет — оттого! — объяснил гуменщик. — Хвори — они штучки тонкие, не всякий запах переносят. Вот свинья — она ведь никогда лихорадкой не мается! Вонь — она все отпугивает!
— Слава Тебе, Господи! — вздохнул Карел. — Умный ты мужик, Сандер. Ян! Ты где, чертов работник?
Батрак Ян только что проснулся от холода под боком у коровы и теперь скакал вокруг дома, пытаясь согреться. Услышав зов хозяина, он заглянул в избу.
— Бросай все как есть и живо в кабак. Принесешь водки! Десять штофов! — велел Карел.
— Что праздновать будем? — обрадовался батрак.
— Какие праздники! Принесешь водки — и обратно за работу, лодырь несчастный! Водка для меня! Я поборол хворь!
— И то дело! — пробурчал несколько разочарованный батрак. — Хоть сможешь тоже делами заняться, а то один я за все отвечай!
— Молчать! И бегом за водкой! — заорал Карел и запустил в батрака пустой бутылкой. Ян в последний миг успел увернуться, иначе не миновать бы кровопролития.