Ноябрьский дождь
Шрифт:
– Они слишком ненавидят Жана-Мишеля, чтобы как следует соображать, - теперь и она сбилась на шепот.
– Но при этом слишком трусливы и никогда не осмелились бы на то, что ты задумал.
– Они просто заигрались во вседозволенность, - сильные ладони Октавиана уже достигли ее груди.
– И не хотят, чтобы им дали по рукам.
– Тогда они обречены, - едва слышно произнесла она.
– Либо Союз, либо ты...
– Союз ждет участь гораздо более веселая, нежели та, что я уготовал нашим изувеченным друзьям. А ведь они даже не могут чувствовать музыку.
Фрэнки чувствовал, как его длинные растрепанные волосы злобно дергает ветер. Крохотные иглы холода впивались в кожу. Безмолвное железо пожарной лестницы норовило пристать ржавчиной к ладоням. Растущая с каждой ступенькой пустота внизу гулко хлопала темным ночным ртом, словно желая проглотить человеческую фигуру, взбиравшуюся по стене многоэтажного дома.
В нужном окне горел мягкий красноватый свет. Значит, все как условлено. Франклин сильнее стиснул руками лестницу. Нельзя сказать, чтобы ему нравилось прокрадываться к хозяину вот так, украдкой. Но почему-то Октавиан всегда требовал усердного соблюдения правил конспирации. Возможно, его просто забавляла покорность, с которой Фрэнки лазил по лестницам, прокрадывался подвалами или добирался вплавь до места встречи. Была в хозяине этакая садистская жилка, подбивавшая задавать рабу подобные задачки.
Но он не роптал. Франклин готов был на все, стоило лишь отдать приказание. Захоти Октавиан - он прошел бы от западных берегов Америки до восточных и обратно, неся в руках раскаленные угли. Пример старомодный и патетичный, но верный. За те годы, что человек - человек?
– по имени Вендиго безоговорочно повелевал, Фрэнки ни разу не ослушался. С того самого дня, как получил из рук своего бога мачете и услышал: "Встань и иди!" И шел. Шел сквозь время, орошаемый кровью врагов и невинных, вкушающий плоть, мерзость и похоть людскую. Он шел, как шли апостолы за Иисусом, в отличие от них, не усомнившись ни на миг, не соблазнившись предательством, не отрекаясь. И не страшился ничего, кроме одного: разочаровать хозяина. Согрешить перед богом.
Никого и никогда Франклин так не любил. Ни перед кем и никогда он не преклонялся с такой страстью. Только перед Вендиго. Только перед тем, кто оставался единственной звездой в мертвенно черном небе его души.
Сейчас он лез по пожарной лестнице, готовясь проскользнуть в окно комнаты, где Октавиан сегодня предавался похоти с одной из страстно ненавидимых Франклином женщин. Женщин, сумевших сблизиться с хозяином так, как он сам никогда бы не смог. Фрэнки давно признался себе в том, что готов был к содомии в случае, если Октавиан пожелает. Но тот желал исключительно женщин, что оставляло между верным слугой и его хозяином непреодолимую дистанцию.
Правда, плотские утехи Октавиан чаще использовал для дела, нежели ради развлечения. Как сейчас.
Он поравнялся, наконец, с нужным окном. Легкая занавесь, сквозь которую просвечивал приглушенный свет, была задернута, но Фрэнки
С ловкостью обезьяны цепляясь за раму и подоконник, Фрэнки на миг завис с воздухе. Просовывая ногу внутрь, он задел занавеску и, когда следом протиснул вторую ногу и туловище, увидел Октавиана из-под наполовину отодвинутого покрывала ткани.
Вендиго, раскинув руки в стороны, парил над роскошным мягким ковром. Тело его, оторвавшееся от пола, было облачено в брюки роскошного выходного костюма и белоснежную рубашку с расстегнутым воротом. Правда, ворот оставался таковым недолго, ибо верхние пуговицы, повинуясь некоей длани, принялись застегиваться. Точно так же, самостоятельно, обвился вокруг шеи галстук в черно-белую полоску, завязываясь безупречным узлом. Фрэнки услышал, как вжикнула молния, заменявшая шнурки надевшимся на ноги ботинкам, и понял, что этот мимолетный звук пробился к нему сквозь играющую в комнате музыку.
Из многочисленных колонок тек гармоничный хаос моцартовского "Реквиема". Октавиан обожал именно эту, последнюю и незавершенную, работу великого композитора. Всякий раз, задумываясь, он включал "Реквием". Вот и сейчас, облачаясь в одежду, сброшенную ради женщины, силой одной лишь мысли, он слушал голос Всевышнего, доносившийся сквозь игру инструментов. Вот только что хозяин хотел ответить этому голосу? Фрэнки не знал.
Раскинутые, как у Христа на распятье, руки мягко обволокли рукава пиджака - сперва одну, затем отставленную другую. Заботливый камердинер-невидимка закончил. Обутые ноги опустились на пол. Октавиан развернулся лицом к влезавшему в комнату Фрэнки. Пронзительные синие глаза сверкнули искрой смеха, губы чуть дрогнули у улыбке.
– Презабавный у тебя вид.
– Спасибо, - Фрэнки осторожно ступил на пол, закрывая за собой окно и задергивая занавесь. Глаза он почти сразу опустил.
– Иногда мне начинает казаться...
– тряхнув плечами, словно проверяя, не свалится ли надетый без помощи рук пиджак, Вендиго прищурился. Улыбка его обозначилась сильнее и приобрела оттенок лукавства.
– Что мы все без устали позерствуем. Жизнь вообще периодически начинает напоминать театральную постановку, ты не находишь?
– Наверное, - тихо сказал Фрэнки, по-прежнему мявшийся у окна. Одной рукой он нервно теребил занавеску.
– Уверяю тебя, - кивнул, окончательно зажмурившись, подобно большому довольному коту, Октавиан.
– Мы слишком уж похожи на разряженных актеров. Особенно те из нас, кто участвует в моей пьеске. Ты; Грета, которая только что упорхнула отсюда, уверенная в том, что я ее люблю; Анна, уверенная в том, что я каждый раз отмываюсь от Греты с омерзением; наши славные друзья Лакруа и Фауст, которым предстоит весело рвать друг друга на части; и, конечно, наши царьки - Жан-Мишель и Лилит. Все они, все вы как будто читаете заготовленный на бумажке текст. Так что я даже соблазняюсь вам подыгрывать.