Ну а теперь – убийство!
Шрифт:
– Тишина, пожалуйста! – выкрикнул кто-то. – Тишина!
– Вот она, – сказал Картрайт.
Они глядели, будто из глубины темной сени, в спальню каюты класса люкс на борту океанского лайнера. А в центре каюты, в золотистом вечернем платье с большим вырезом, над которым вздымались во всей красе плечи, стояла Фрэнсис Флёр.
Щемящая яркость софитов делала каждый оттенок цвета более живым, а каждую деталь более рельефной. Стены с бело-розовой обшивкой, белоснежная драпировка мебели, красного дерева окантовка иллюминаторов – все сияло и поблескивало. Туалетные принадлежности на трюмо, казалось, были изготовлены
– Осторожнее – провод! – процедил Картрайт, подхватив Монику, которая споткнулась и чуть не упала; как только они вошли в павильон, она поднялась на цыпочки и больше и не опускалась. – Переступайте сюда. Тсс!
– ТИШИНА, ПО-ЖА-ЛУЙ-СТА!
Все шорохи стихли. На грани света вырисовывались силуэты, мелькали, словно призраки, лица, проглядывали напоминавшие марсианский пейзаж очертания съемочного оборудования.
– Мотор!
Дважды тихонько звякнул колокольчик. Молодой человек в свитере, с небольшой квадратной доской в руках, сделал шаг вперед и, держа ее перед камерой, проговорил:
– «Шпионы в открытом море». Сцена номер тридцать шесть. Дубль два.
Закрепленная на пружине нижняя планка хлопушки отрывисто клацнула. Молодой человек отступил назад. И Фрэнсис Флёр ожила.
Пышная красавица-брюнетка, казалось, пребывает в нерешительности. Это отражалось на ее лице. Она повела своими гладкими плечами, оттененными золотистым лифом, и перевела взгляд на дверь. Затем нажала на кнопку звонка.
С быстротой, неведомой ни на одном океанском лайнере со времен Ноева ковчега, на ее вызов откликнулась горничная.
Горничная, разумеется, оказалась личностью сомнительной. Она была женщиной средних лет, с суровым взглядом и зловещей ухмылкой. Любой агент секретной службы, завидя этот «циферблат», тут же спрятал бы все бумаги под замок и уселся бы их караулить с пистолетом в руке.
– Вызывали, мадам?
– Да. Вы доставили мое сообщение мистеру Ди Лэйси?
– Да, мадам. Мистер Ди Лэйси будет здесь с минуты на минуту.
– Снято! – тихо прозвучал какой-то другой голос.
И все остановилось.
В первое мгновение Монике подумалось: что-то пошло не так. Однако ни Фрэнсис Флёр, ни коварная горничная, ни кто-либо другой явно ничего необычного в происходящем не замечали. Они просто ждали. Коварная горничная, надо признать, явно пребывала в состоянии нервозности на грани слез. Во всем остальном эта сцена напоминала замедленную съемку.
После довольно продолжительной паузы, во время которой в полутьме, видимо, согласовывались какие-то детали, на площадке показался высокий человек с седой и изрядно поредевшей шевелюрой. Он был весьма задумчив. На нем был скромный твидовый костюм, пуловер нежной расцветки и огромные ботинки, предназначенные для хождения по сельским дорогам. Свет бликовал в стеклах его легкого пенсне и на его высоком лбу. Монике доводилось видеть его фото, поэтому она сразу узнала в нем режиссера Ховарда Фиска.
Что мистер Фиск сказал двум актрисам, осталось загадкой. Если и был в нем какой-то изъян, то заключался он в том, что расслышать режиссера было практически невозможно. На расстоянии больше шести
Он, однако, жестикулировал. Он погладил коварную горничную по спине, и казалось, что обращается он к ней ласково. С Фрэнсис Флёр он обменялся задушевными фразами, произнесенными полушепотом. Пару раз их беседа прерывалась, и во время долгих пауз Фиск задумчиво оглядывал съемочную площадку, словно погружаясь в медитацию. Наконец он кивнул, улыбнулся актрисам, взмахнул рукой и вышел из кадра.
Моника с облегчением выдохнула.
– «Шпионы в открытом море». Сцена номер тридцать шесть. Дубль три.
Коварная горничная появилась вновь.
– Вызывали, мадам?
– Да. Вы доставили мое сообщение мистеру Ди Лэйси?
– Да, мадам. Мистер Ди Лэйси будет здесь с минуты на минуту.
– Снято!
Мистер Фиск вышел на площадку. На этот раз он задержался на ней гораздо дольше.
– «Шпионы в открытом море». Сцена тридцать шесть. Дубль четыре.
Коварная горничная появилась вновь.
– Вызывали, мадам?
Моника не сдержалась.
– Почему же они не продолжают? – зашептала она. – Зачем они снова и снова переснимают этот крошечный эпизод?
– Тсс! – прошипел Картрайт.
– Но сколько дублей они еще будут снимать?
На этот вопрос ответила сама коварная горничная. Нервозность коварной горничной все усиливалась. Когда ее в шестой раз спросили, доставила ли она сообщение мистеру Ди Лэйси, она потеряла самообладание, выпалила: «Нет!» – и дала волю слезам.
Удалось уловить, что мистер Фиск объявил короткий перерыв.
– Ну? – полюбопытствовал Картрайт. – Как вам понравилось?
– Это самое чарующее зрелище, что я когда-либо наблюдала.
– Вот! А вы, случайно, не заметили здесь ничего странного?
– Странного?
Моника уставилась на него. Съемочная группа начала расходиться. Передвижная звукозаписывающая установка загромыхала, отчего лучи софитов задрожали: некоторые из них уже успели погасить. Уильям Картрайт в нерешительности переводил взгляд из стороны в сторону и будто втягивал носом насыщенный запахом пороха воздух. В зубах он вновь сжимал свою изогнутую трубку – пустую. Вид у него был довольно серьезный.
– Странного, – повторил он, отчего трубка завихляла. – Во-первых, хотя мне и случалось видеть, как люди впадают в истерику, имея веские на то причины, я даже не предполагал, что такое может произойти со старухой Макферсон. – Он кивнул в сторону коварной горничной, которая все еще стояла на площадке, утешаемая Ховардом Фиском. – Что-то витает в воздухе. Половина здешнего персонала на взводе. И мне бы хотелось знать, в связи с чем.
– А это не игра вашего воображения?
Мисс Фрэнсис Флёр царственной походкой покинула площадку. Теперь она сидела на складном стуле недалеко от них, прямо за всякого рода софитами. Она пребывала в одиночестве, если не считать прислуги (на сей раз настоящей горничной) в чепце и фартуке, которая поправляла ей грим. Фрэнсис Флёр не проявляла ни единого признака нервозности: ее спокойствие казалось абсолютным и нерушимым. Пока Ховард Фиск произносил свои монологи, она лишь кивала, улыбалась и играла очередной дубль. По всей видимости, ее вообще ничто не тревожило.