Ну а теперь – убийство!

Карр Джон Диксон

– Присаживайся, Билл.

Посетитель начал обходить стол мистера Хэкетта; наблюдавшему за этой сценой со стороны могло бы показаться, что тот намерен задушить последнего (и в какой-то момент, видимо, так оно и было бы. Голос мужчины, и без того вкрадчивый, стал еще вкрадчивее, хотя и звучал несколько сипло. Подобные нотки кроются в голосах людей, которые, осторожно опускаясь на колени, обращаются к мячу для игры в гольф.

– Послушай меня, – проговорил посетитель. – Я, в общем-то, не возражаю против того, чтобы писать сценарии по плохим книгам. Могу заметить, между прочим, что только по таким книгам всегда и просят подготавливать сценарии. И ладно! – Он взметнул вверх руку. – Но

существуют границы, которые ни один служитель английского языка – будь он хоть в полубессознательном состоянии – никогда не перейдет. Я до такой границы дошел. Эта книженция не просто вздор, это самая что ни на есть полнейшая, несусветная и жуткая околесица, которую безграмотные маньяки, маскирующиеся под издателей, когда-либо подбрасывали ничего не подозревающим читателям. Одним словом, Том, это просто дрянь. Я достаточно ясно выразился?

Он вытянул руку и постучал дрожащими пальцами по «Желанию».

– Ай-ай-ай, – пожурил его мистер Хэкетт. – Позволь представить тебе мисс Стэнтон. Мистер Картрайт – мисс Стэнтон.

– Очень приятно. – Бросив взгляд через плечо на Монику, Картрайт снова обратился к мистеру Хэкетту: – Значит, так, Том. Эта книга…

– Очень приятно, – сказала Моника сладкоголосо – она была счастлива.

Прозвучит странно, но при первом взгляде на Уильяма Картрайта она увидела нечто, что чуть ли не разом окупило ее душевные терзания. Сквозь толщу презрения она почувствовала трепет порочной радости, словно уловила нотку некоего дьявольского камертона. На щеках у Моники выступил румянец. Она воспрянула духом, ощутив, как укрепляется в своей решимости, будучи убежденной, что врага ей поднесли на блюдечке с голубой каемочкой.

И правда, портрет, что она нарисовала в своем воображении, действительности не соответствовал. Уильям Картрайт не был ни сморщенным, ни чопорным, хотя и обладал отталкивающей привычкой вставать в позу и поучать. Кое-кто мог бы опрометчиво заметить, что он недурен собой: широкие плечи, притягательный взгляд, тонкие черты лица, коротко остриженные каштановые волосы. Опрометчивые люди (те, что были не способны за привлекательной внешностью разглядеть его ущербную душу) могли бы даже сказать, что у Картрайта кроткое лицо. Справедливости ради, ничего этого Моника не отрицала. Зато она увидела в нем нечто настолько ужасное, что все остальное было даже к лучшему. Это нечто выводило его за рамки человеческого существа и должно было навеки сделать его заложником ее осмеяния. От радости сего открытия Моника чуть ли не подпрыгивала на стуле.

Дело в том, что у Уильяма Картрайта была борода.

2

Опять же справедливости ради, нужно заметить, что борода его была не такой, как у У. Г. Грэйса [6] . Не была она и одной из тех всклокоченных бород, к которым все питают отвращение. Как раз наоборот – всякий представитель сильного пола сказал бы, что это довольно приличный образчик растительности на лице: аккуратная, подстриженная ножницами, как и усы, она делала своего обладателя похожим на капитана второго ранга.

6

Уильям Гилберт Грэйс (1848–1915) – знаменитый английский игрок в крикет.

Но многие женщины придерживаются иной точки зрения. Монике, которая на время потеряла способность различать цвета, борода виделась рыжей.

– Я уж промолчу, – продолжал ужасный мистер Картрайт, вызывающе выставляя подбородок со своей скверной бородой, – о грубых грамматических и еще более грубых синтаксических

ошибках. Я промолчу о стиле изложения, от которого ко дну пошел бы линкор. Я промолчу о главном герое – самодовольном осле-капитане как-его-там. Я промолчу даже об извращенном уме свихнувшейся на порнографии женщины, которая это написала…

– Ох! – выдохнула Моника, невольно подскочив на стуле.

– Билл, – попытался урезонить его мистер Хэкетт, – не следует так выражаться в присутствии мисс Стэнтон. Где твои манеры?

– Я промолчу о… Что с тобой? К чему эти жесты? Ты решил сплясать хула-хулу? [7]

(«Это та девушка, что написала книгу!»)

– А? Кто?

(«Вот. Позади тебя».)

Повисла неловкая тишина. С секунду мистер Картрайт не поворачивался, предоставив Монике возможность со спины любоваться старомодным пиджаком свободного покроя и серыми фланелевыми брюками, которые выглядели так, будто их не утюжили с Рождества. Мистер Картрайт медленно ссутулился, так что плечи пиджака оказались почти на уровне его ушей.

7

Хула-хула – гавайский танец.

– О боже! – с ужасом прошептал он.

Потом он осмелился взглянуть на Монику через плечо одним глазом и наконец повернулся к ней всем корпусом.

– Послушайте… – проблеял он. – Простите!

– Простить? О нет, – ответила Моника, побледнев от негодования, но стараясь, чтобы ее голос звучал легко, воздушно и жеманно. – Пожалуйста, не извиняйтесь. Все в полном порядке. Я совсем не обижаюсь.

– Не обижаетесь?

– Ну что вы, совсем нет, – сказала Моника с нервическим смешком. – Мне так нравится слышать о себе беспристрастные мнения посторонних.

– Поверьте, мне искренне жаль! Надеюсь, вы не восприняли ничего из сказанного мной превратно?

– Ах, боже мой, ну конечно нет! – от души рассмеялась Моника. – «Одним словом, Том, это просто дрянь». Вряд ли в этой фразе можно что-либо воспринять превратно, верно? Судя по всему, превратна моя грамматика.

– Повторяю, мне очень жаль! Откуда мне было знать, что это вы здесь сидите? Я не мог этого знать! Если б я знал…

Моника ехидно улыбнулась:

– …То вы бы так не сказали?

– Ей-богу, нет!

– Боже, боже, боже! – воскликнула Моника. – Знаете, мистер Картрайт, мне так всегда и представлялось, что вы любитель лицемерить. Рада слышать, что вы это признаёте.

Картрайт сделал шаг назад. Его рыжая борода приобрела смятенный вид. Не особо вдумчивый наблюдатель, который не мог разглядеть его гнусного нутра, как его видела Моника, счел бы, что он искренне раскаивается.

Он вытянулся в полный рост и предпринял новую попытку.

– Мадам… – проговорил он голосом, в который начали возвращаться прежние обаятельно-вкрадчивые нотки, – мадам, если вдруг это ускользнуло от вашего внимания, я пытался извиниться. Я повел себя бестактно. Я повел себя грубо. Я готов умереть, лишь бы вы меня простили.

– Для вас, мистер Картрайт, это, несомненно, самый мучительный способ самоубийства?

– Ну будет, будет, не ссорьтесь, – строго вмешался мистер Хэкетт. Он поднялся из-за стола, стряхивая несуществующие пылинки с лацканов пиджака. – К сожалению, мне придется вас покинуть. Мне нужно бежать. Но я рад, что вы познакомились. Хотелось бы, чтобы вы сработались.

Картрайт словно окостенел и, медленно повернувшись, взглянул на продюсера.

– Тебе хотелось бы. – повторил он.

– Да. Кстати, мисс Стэнтон сделает сценарий по твоему детективу. Я ведь тебе уже говорил?