Ну и что, что тролль

Кузиманза Д. Д.

К действительности вернул ее голос Мартина:

– Дорогая! А за что мы выпьем теперь?

– Может так, попросту, за нас?

– Я – за. Никаких изысканных тостов. Попросту за нас, чтобы вместе постарели, в таком счастье, в каком мы сейчас живем. И знаешь что, оставим тосты и ляжем спать.

Так и сделали. А утром Мартин проснулся первым. В сонной голове проползла мысль: что-то не так. Всегда его будила Мартина, а на столе уже стояла тарелка с чем-нибудь вкусным и кружка с чем-то ароматным. Сегодня же его жена не позвякивала в кухне кастрюльками и чашками, а рядом было слышно чье-то шумное дыхание. Мартин неохотно потянулся, полежал еще несколько минут. Тишина и шумное дыхание. Он вздохнул, сел на кровати и сонным движением взъерошил себе волосы. Длинная белокурая прядь упала ему на лицо, закрыв левый глаз. Мгновение он ошалело смотрел на волосы, потом перевел взгляд на лежащие на одеяле руки. Поднес их к глазам.

– А-а-а-а!!! – выскочил из кровати, словно ошпаренный. Подбежал к зеркалу.

– А-а-а-а!!! – крикнул во второй раз.

С ужасом в глазах повернулся в сторону кровати. Там, совершенно спокойно спал он, Мартин, его собственным непробиваемо крепким сном. Мартин подбежал к кровати,

отбежал, опять подбежал.

– Ты кто?! Эй! – орал уже совсем истошно. – Проснись!!!

Еще раз подбежал к зеркалу, путаясь в длинных штанинах своей, то есть, прежнего Мартина, пижамы. Зеркало опять показало ту же картину – хрупкую привлекательную женщину с рассыпавшимися по плечам белокурыми волосами, утонувшую в огромной мужской пижаме.

В это время открыла глаза Мартина и ленивым голосом поинтересовалась:

– Что ты кричишь? – после чего испуганно закрыла рот: ее ошарашил собственный голос. Это был не ее голос! Был мужским! Мартина посмотрела на свои большущие волосатые ладони и крикнула:

– А-а-а-а!!! – так, что Мартин зажал уши. Нетрудно догадаться, что бедняжка увидела в зеркале.

– Что это? На кого я похожа? А-а-а-а!!!

– Ну, не перегибай, ты выглядишь неплохо! То есть, я, – несмотря на ужас в ее муже взыграла мужская гордость. – А вот я… Ах, эх… – Дальше пошли такие слова, что уши зажала уже Мартина.

– Прекрати сквернословить! – закричала она, пытаясь перекрыть визг мужа.

– Сквернословить?! Я уже должен быть в корчме, а у меня тело женщины! И я не должен сквернословить?! – визжал Мартин, нервно бегая по спальне.

– Между прочим, ты сейчас в моем теле, а потому не имеешь права визжать и ругаться, словно какая-то пьяная амазонка! – басом возразила Мартина. – Ты сам говорил, что нет ничего худшего, чем проклятия, которыми сыплет женщина. Особенно привлекательная, – прибавила с жалобной улыбкой.

Слабосильный Мартин упал в обморок. В общем, колдунья переборщила. Не такую перемену просила у нее Мартина! Может быть, толстуха ошиблась с бутылкой? Или проявила мудрость? Мартина еле дождалась вечера и побежала закоулками к красному дому под зеленой крышей, чтобы получить противоядие от микстурки. Да еще и дрожала, чтобы Мартин не догадался, как все вышло. Ну и дела! Такого в самых страшных снах не увидишь! Окончилась вся история благополучно. Почти. Обратная трансформация удалась. Почти. Муж опять превратился в мужчину, а жена – в женщину. Да только Мартин уменьшился до изящного размера жены, та же приобрела солидные габариты своего здоровяка мужа. Но разве счастье в сантиметрах и килограммах? 6 Айвен лежал у себя в комнате и опять смотрел в небо: тучи, угнетавшие его своим видом три дня назад, больше не появлялись, и звезды добродушно помаргивали с темного неба. А так как на душе у мага было очень странно, то хотя бы вид звезд успокаивал и давал какую-то поддержку. Айвен верил в историю, рассказанную поварихой, потому что знал, она – истинная правда. Откуда знал? Вот это хороший вопрос, и таких вопросов за три дня накопилось у него больше десятка. Единственной надеждой спастись от превращения в тролля была колдунья из черной башни, которую все боялись. Все – кроме него. Почему он верил, что это Леди Бессмертия? Почему знал, что она ему поможет? Но странное дело: больше, чем личная опасность-безопасность его волновали все те же слова. "Все погибнет".

– Айвен? – услышал он голос леди Элизабет. – Вы не спите? Почему? Болят раны? Зря я не уговорила вас поберечь себя, не вставать еще с постели и не ходить в корчму. Но вам всегда не хватало рассудительности.

– Почему же? – он улыбнулся. – Было очень занимательно. Эти тролли, возомнившие себя бездухами, и наша отважная хозяйка, которая так великолепно с ними расправилась.

– А я поверила, что они – бездухи.

– Им далеко до бездухов. Послушайте, леди Элизабет… – Айвен замялся, и она взглянула на него с вежливым удивлением. Поэтому он и не спросил у нее то, что занимало его уже несколько часов – с того мгновения, как она странно повела себя в корчме. Почему она – его жена? Что связало высокородную леди, так гордящуюся своим родом, и его, пусть мага, но отнюдь не важного лорда? Любовь? Но он все меньше верил, что она его любит.

Наверное, он изменился в лице, потому что жена все-таки поинтересовалась:

– Вы хотели меня о чем-то спросить?

– Нет, – солгал он, – но мне, знаете ли, очень жаль, что я причинил вам столько хлопот и заставил переживать.

– Вчера в корчме? – слегка удивилась она.

– Нет, вообще.

– Но я люблю вас и обязана заботится, как о своем муже, – леди Элизабет произнесла это так… Айвен затруднялся определить интонации в звучном голосе жены.

– Я очень благодарен.

– Тогда послушайтесь меня, закройте глаза и поспите. Может быть, дать сонного зелья?

Он с улыбкой покачал головой и вдруг с изумлением понял, что ждет не дождется, когда леди Элизабет уйдет. В чем дело? Чем она его отталкивает? Тем, что не захотела называться Бесси? Тем, что заносчиво напомнила всем, кто она? Но так ведут себя все высокородные, их так воспитывают, это, чаще всего, не спесь и не презрение к другим, а привычная манера поведения. И ведь она примчалась за ним, избитым и раненым, не побоялась опасностей пути, плакала, увидев его в жалком состоянии, заботилась о нем здесь, в гостинице! Так в чем дело?

– А в том, что когда она приехала меня спасать, то была милой, непосредственной, ласковой. Такой, что лучше я и пожелать не мог. Но с тех она изменилась просто на глазах, стала сдержанной, холодновато-вежливой и очень хорошо воспитанной леди, – сказал Айвен тихо вслух, как будто так ему легче было делать выводы из каких-то мыслей.

А леди Элизабет вернулась в свою комнату, бесцельно прошлась по ней и остановилась перед зеркалом.

"Ну, и чего ты добилась? – насмешливо спросило ее изображение. – Почему ты смолчала? Хотя я не знаю, в чем ты можешь его упрекнуть?"

– Я чувствую себя так, будто охватывает меня безумие, словно я перестаю господствовать над моей жизнью. Сначала было ощущение пустоты и покорности, а затем ярость и крик. Я расскажу тебе все, – доверительно наклонилась она к зеркалу. – Это будет история моего путешествия и моей тайны, которая была во мне самой, и моей судьбы, которая почему-то свернула на другую дорогу.

* * * Было замечательное летнее утро, а я навсегда уезжала из моего родного дома. Я оставляла его, не зная куда направляюсь. Никто не попросил меня, чтобы осталась. До последнего момента я ожидала, что родители позовут меня назад. Я послушала бы их? Нет, конечно. Но знали ли они об

этом? Или не хотели знать: лучше сбыть с рук непокорную дочь, даже если она уже жалеет о своем выборе! А я отдавала себя безгранично, слепо. Родители не хотели дать мне приличного сундука или сумки. Наконец, нашлась какая-то большая плетеная корзина. Я положила в нее свои вещи, мало их было. Немного одежды. Пара колец и три ожерелья в крохотном ларце. От остального я отказалась: таково было условие моего отъезда. Мы попрощались холодно, они ни о чем не спрашивали. Чтобы прервать молчание, я стала заверять их, что не должны обо мне тревожиться. Как будто их что-то волновало! Карету прислал Маркус, но там, куда меня привез кучер, не было ни дома, ни замка. Он выставил мою корзину прямо на обочину, с минуту смотрел, что я буду делать дальше, а потом уехал не оборачиваясь. Проходили часы, наступил вечер, я сидела на своей корзине – леди на корзине! – беззаботно напевая песенку и глядя в небо. Пыталась прочитать, какая судьба записана для меня в звездах. Тогда не было во мне еще страха. Только много веры, убеждения, что, без сомнения, произойдет что-то хорошее. Я чувствовала себя счастливой, освобожденной от вечной чопорности и глупых условностей. Когда сделалось уже совсем темно, появился Маркус. Неожиданно, ниоткуда. Он всегда был растяпой, вечно забывал и опаздывал. Не ожидая моего приглашения, присел на корзину, и остальную ночь мы разговаривали. Это была странная, магическая ночь. Измениться должна была вся моя жизнь. Тогда я не допускала мысли, что через нескольких лет я буду в растерянности и злости. Что даже мысленно не сумею разыскать нашего дома на холмах. Под утро приехала та же карета, Маркус взял меня за руку и отвез к себе. То, что было между нами, полно было страсти и восторга, но не было в том любви, которая дает ощущение осуществления. Не раз я пыталась понять, в чем тайна этого ощущения, искала его в себе и не умела найти. Дом на холмах. Это место должно было быть моим убежищем, сосредоточием безопасности. Я искала его долго, может быть с рождения. Оно было где-то в моем воображении, описанное подробно и восхищенно. Поэтому уже в первый день, там, на холмах, я уверилась, что это именно то место, где могу и должна остаться. Я нуждалась в пространстве и свободе, мечтала о жизни издали от тесных улиц и шумных людей, присутствие которых пугало меня и раздражало. В городе я чувствовала себя, как дикое животное, не хватало мне воздуха и простора. В последние месяцы, прежде чем я уехала, чувствовала в себе настоящую манию побега. Казалось, что я в полушаге от безумия, я задыхалась, мне не доставало свободы. Итак, дом на холмах. Старинный деревянный, с пологой, покрытой мхом с северной стороны крышей. Стоял на вершине одного из холмов, так что в окна каждой комнаты видно было далеко вокруг: серпантин полевой дороги, луг, на котором из рассветного тумана появлялись олени. В старину были в этих местах и другие дома, много домов, но их владельцы, ушли, и они ушли вместе с ними. Кое-где еще виднелись остатки фундаментов, заросшие травой и кустами. Наш дом был стар и издавна необитаем, но повезло ему опять найти хозяев, которые вернули бедняге смысл существования. Там было несколько больших, просторных комнат, в обвитые виноградом окна струился свет со странным и приятным соломенным оттенком, там громоздилось много мебели – старой, солидной, темной. С первых дней я чувствовала, что вернулась в место, которое принадлежало мне раньше. Очаровали меня окружающие наш холм леса, кипевшие оттенками бронзы и красного цвета. Запах прелых листьев, запах деревьев и земли. Птицы, так беззаботно благословляющие каждый день. Огромные небо и тучи. Над моей головой была вся вселенная, начало и конец нашего мира. Засматриваясь в звезды сентябрьского неба, я поднималась мыслями над землей, и они плыли свободно в другие, не известные мне до сих пор места. Хорошие были часы, когда мы сидели на веранде и пили вино, глядя на пролетающие над нашими головами стаи перелетных птиц. Маркус говорил тогда, что будет со мной всегда. Клялся мне во всем, чего я хотела. Иногда мы слушали тишину, переполненную ночными отзвуками леса. Странную и тревожную тишину. На холмах больше никто не жил. А далеко внизу, на дне долины лежал городок. Я не ездила туда, мне жаль было покидать наш дом. Не хотела встречаться ни с кем. Не желала светской жизни, другие люди совсем не интересовали меня, и я радовалась, что наш дом стоит на отшибе, хотя бы мы и были осуждены на вечное одиночество. Время от времени посещал нас, однако, старик-охотник, принося с собой добытого на охоте зайца или утку. Приходил ранним утром, громким криком извещая о своем прибытии. Я не помню ни его первого появления, ни того, как мы познакомились. Скорее всего, пришел, представился Маркусу, и так уже и пошло. Старик знал о лесной жизни все. Но несмотря на его добрые намерения, я не любила эти посещения, а особенно подарки, которые с ними связывались. Маркус смеялся надо мной, наблюдая мою озабоченность. Но когда силуэт старого Дитмара скрывался вдали, мы шли к березовой роще, начинавшейся у подножия холма, и там устраивали очередному зайцу или утке похороны. Со временем возникло в этом месте целое кладбище, а растущая там трава зеленела обильно и свежо. Мы жили на холмах уже четвертый год, когда однажды ночью мне приснился странный сон. Я бежала широкой аллеей, я бежала легко, как только во сне можно, в сторону дома с двумя стрельчатыми башнями. Внутри – витражные окна впускали свет, он расходился в полосы – я остановилась, всматриваясь в солнечные картины. С них смотрели на меня красивые женщины, держащие на руках младенцев, и мудрые, морщинистые лица стариков. За их спинами туманились причудливые города, реки, которые разливались по полям, избушки и большие дома с полными садами мальв, ратуша с часами. И чем больше я всматривалась в детали этого мира, тем больше разрастался он и увеличивался, пока я не очутилась внутри него на тропинке среди поля золотых хлебов. А на краю поля стоял он. Стоял, повернувшись ко мне спиной, словно загляделся в другой сон. Я ждала, что он обернется, я кричала ему, я просила, но слова терялись в звонком летнем воздухе. И от крика я проснулась, дрожащая от холода. Светало. Я разожгла огонь, согрелась. Но потом опять подобралось ко мне то, что приснилось. Я чувствовала удивление, смешанное с восторгом, с предчувствием чего-то необычайного. Сон, такой выразительный, полный чувств! Он повторился через несколько ночей, затем еще и еще. Был как долго ожидаемая радость, в которую веришь, что еще осуществится. Не то, чтобы влиял на мою жизнь, но не было дня, чтобы я не вспоминала этот сон, и его в нем. Я чувствовала себя предоставленной лишь себе, покинутой. Потому ли я звала его? Того, кто никогда не поворачивался ко мне лицом. Маркусу я ничего не рассказала. Он не понял бы, почему какой-то сон может иметь для меня такое значение. Добрый Маркус, про себя смеялся бы надо мной, а вслух сказал бы, что все будет хорошо. Всегда так говорил, желая меня успокоить.